Мой отец видел Богов
Шрифт:
— Стой, где стоишь! — после этих слов на кухне упало что-то металлическое. Собака прижала уши к голове и помчалась к лестнице, чтобы спрятаться наверху.
Маленький Йон громко рассмеялся.
— Почему «Черешня»? — поинтересовался он, снимая ботинки.
— Потому что когда она была молодой, то ее темная шерсть на свету блестела каким-то синеватым цветом.
— И все? — удивился Йон, снимая ветровку и протягивая ее мне. Я продолжала стоять у входа с самодельным фонарем, осматривая дом, в котором за год ничего не
— Папа! — я наклонилась к нему, помогая со шнурками, а он лишь положил старые, морщинистые руки с выстуапающими венками поверх моих и улыбнулся.
— Не утруждайся, я сам.
Наши глаза встретились. При ярком комнатном свете я хорошо смогла рассмотреть его лицо. Я очень пожалела, что не запомнила его с последнего момента нашей встречи, потому что не могла точно сказать, прибавлиось ли у него морщинок или нет.
Его пальцы всегда были горячими, но сейчас они источали холод и немного тряслись. Кожа на них стала сухой и неприятной на ощупь. Что-то в нем переменилось. Я не могла предположить, что за год он станет совершенно другим человеком.
Мы, живя с кем-то под одной крышей, не замечаем, как этот кто-то старает или взрослеет. Понятно, что человек, которого мы постоянно видим, меняется. Но эти самые перемены настолько малы, что не видны нашим глазам каждый день. Но стоит пройти не дню, а году с момента последней встречи — и вот перед вами совсем другой человек.
Неизменным остается только одно.
Глаза.
Глаза Арне были такими, как всегда. Простыми, немного наивными, частично грустными и в большей степени добрыми.
— Чего вы тут стоите? — заругалась мать, уходя на кухню. — Идите наверх и ловите ее.
— Бабушка такая строгая? — спросил Йон.
— Лучше не называть ее бабушкой, — в один голос сказали мы с отцом.
Маленький Йон, разумеется, ничего не понял, но в силу того, что был очень воспитан, просто согласился с этим фактом.
— Тетушка Хельга, — пояснил отец.
Я с радостью объяснила бы Йону причину подобного отторжения матери, но мне было страшно задеть его детское сердце суровыми глупостями взрослых.
— Йон, пойдем, поймаем Черешню? — отец взял ситуацию в свои руки. Мальчик кивнул, послушно следуя за дедом наверх. Я услышала, как собака забегала по второму этажу и, кажется, принялась сваливать там все подряд.
— Герда, выведите вы ее! Скажи отцу, чтобы больше ее не отвязывал!
Матушка продолжала греметь на кухне и громко ругаться на ее любимом немецком. Я медленно приоткрыла дверь на кухне и заглянула внутрь. Моя милая мать ставила на стол сваленную посуду и, кажется, говорила, что день не задался.
— Как так можно? — она распрямилась, вытирая рукой пот со лба. — Вот скажи.
— Что именно? — я посмотрела на нее, а она на меня. Потом мы
Она обняла в ответ и ничего больше не говорила. Я чувствовала, как бьется ее сердце. В этот момент я ощущала с ней очень прочную связь, которую не чувствовала раньше, когда была младше и жила здесь.
— Как ты изменилась, — она заплакала. Но не разжала свои объятья, чтобы не показать мне свое «поражение». — Как ты сильно похудела.
Я оторвала ее от себя, чтобы посмотреть в ее лицо и попытаться узнать, насколько сильно оно изменилось. Но мать ловко вытерла лицо рукавом, подошла к плите и, как ни в чем не бывало, чуть дрожащим голосом продолжила:
— А где он?
— У него работа, — пояснила я, садясь за стол.
Наша кухня, отделанная деревом, была большой. Здесь было очень много коричневого и оранжевого оттенков. Летом обязательно добавлялся зеленый и красный. Это были цветы, которые ставились на центральный стол. Я провела рукой по атласной голубой скатерти с крупными желтыми цветами, вспоминая, что ее мать доставала исключительно по праздникам.
— Мальчик подрос, — она продолжила готовить. Я села за стол, рассматривая крохотное пятно от сока на скатерти. Странно, что за столько лет оно так и не отстиралось.
— Его зовут Йон, мам.
— Я помню, — она демонстративно громко закрыла крышку кастрюли. Это говорило еще раз о том, что она была как бы ни против моего брака, но и не в восторге от него. — Сколько ему сейчас?
— Скоро будет восемь.
— Да-а-а, — протянула она, садясь напротив меня, — выйти за мужчину старше себя и принять его ребенка от первого брака — настоящий героизм.
Потом посмотрела в окно, прикрытое тонким тюлем. На улице было так темно, что вся кухня и мы сами отражались в стекле. В этом слабом отражении я сравнила нас с матерью и поняла, что мы очень слабо похожи внешне и внутреннее. Прямо сейчас она жила старыми представлениями о мире.
— Все в прошлом, всем нам свойственно ошибаться, — я стянула со стола салфетки и принялась по старой детской привычке сворачивать их трубочкой.
— Это тебе кажется, что все в прошлом. А что будет, когда Йон вырастет? Думаешь, мать не вспомнит о сыне?
— Сейчас-то не сильно вспоминает, — я пожала плечами, не отрываясь от занятия. Нужно было свернуть салфетку трубочкой, держа ее за самый уголок. Потом уголок на другом конце немного смочить водой и легонько прижать к центру трубочки.
— Откуда ты знаешь, Герда, что будет завтра? — мать напряглась, положила руки на стол, наклонилась чуть вперед, говоря тише.
— Ничего нельзя предугадать на сто лет вперед, поэтому надо действовать по ситуации, — передо мной лежали уже две салфетные трубочки.