Мой первый опыт в нерикоми
Шрифт:
Сокамерники уже проснулись и пребывали в привычном агрегатном состоянии, то есть курили и смотрели телевизор.
— Борь! — окликнул Славян за обедом одного из крадунцов — парнишку лет двадцати, слегка приторможенного из-за родовой травмы.
— А?
— У тебя ведь послезавтра срок кончается, так?
— Ага! А чё?
— Завидую, чё! Мне бы так! Слушай… — он заговорщически подмигнул, — надо тебе, как говорят в армии, дембельский аккорд…
— Это как? — насторожился любитель чужой колбасы.
— Счас расскажу. Доведём мусора продольного до инфаркта… Тебе
Злодейский план Славяна обсуждали шёпотом, давясь от смеха. «Почти свободный гражданин», которому в розыгрыше отводилась главная роль, согласился удивительно легко. Виктор и Славян, видя в великовозрастном дурачке существо низшего порядка, не гнобили его, но покровительствовали ему и стремились приохотить к литературе: двадцатилетний мужчина до сих пор читал по складам. Второй «крадунец» — пожилой бомж — заметно трусил, но, задавленный совместным интеллектуальным превосходством Виктора и Славяна, возражать не стал.
Утренней поверки ждали, как дети ждут первого январского утра, когда под ёлкой материализуются подарки от Дедушки Мороза.
В полседьмого на этаже одна за другой загремели двери: сидельцев выгоняли в коридор, один из конвоиров заходил в камеру, стучал деревянной кувалдой по оконной решётке и по стенам, заглядывал под шконки, сбрасывал на пол пару матрасов, распахивал шкафчик, вытряхивал содержимое одного-двух баулов на выбор и выходил. Утреннему осмотру не придавали серьёзного значения: конвойные знали, что зеки успели надёжно попрятать все «запреты». Добычей утренних осмотров становился самодельный кипятильник из обрывка провода, бритвенных лезвий и спичек, или моток верёвки, сплетённой из ниток, добытых из свитера и мешка из-под сахара — «дорога» для нелегальной арестантской почты.
Позёвывая, Виктор, Славян и пожилой бомж вышли в коридор — «на продол», как говорили в этих кругах. Молодой «крадунец» Боря лежал неподвижно, с головой укрытый одеялом.
— А четвёртый где? Ему особое приглашение? — спросил немолодой капитан с залысинами над морщинистым лбом.
— Не знаю, с утра не вставал, — постным голосом отозвался Виктор.
Капитан зашёл в камеру и сдёрнул одеяло с Бори.
В следующий момент он вылетел «на продол» с матерным воплем.
— Сука! Тварь! — отдельные человеческие слова прорывались сквозь нескончаемый поток матерщины, как сквозь помехи при радиосвязи. — В моё дежурство, козлина, зарезался! — Капитан схватил рацию. — В сто шестой труп! Носилки и усиление сюда!
— На пол! Все трое на пол! — рявкнул другой конвойный, замахиваясь деревянной кувалдой. — Не дёргаться!
— В чём дело, старшой? — сощурился Славян.
— На пол, уроды, башку раскрою! — заорал конвойный.
Трое арестантов полегли на пол: от обозлённых конвойных можно было ожидать всего.
Гремели железные ступени лестницы — к сто шестой бежало «усиление» и двое зеков из хозбригады с носилками. В соседних камерах колотили в дверь и орали, спрашивая, что произошло. Продольный грохнул кувалдой в ближайшую дверь и попросил заткнуться.
Носильщики в тёмно-серых родах переложили на носилки тело с торчащим
— Шевелись! — покрикивал капитан. — Может, ещё живой! Врач где? Где врач? — рыкнул он в рацию
— Счас будет, — проквакала рация.
— Выносите! Этих троих в браслеты!
Прибывшее усиление с усердием, точно на состязании на первенство УФСИН, завернуло лежащим на полу узникам руки за спины и скрепило их запястья наручниками.
— На допросе, уроды, костями срать будете, — не унимался капитан.
— Старшой, эт-та… — промычал не на шутку напуганный бомж. — Он, по ходу, наложил себе на руки…
— И кончил с собой, — постным голосом проговорил Славян.
Виктор подавил неуместный смешок.
Капитан наклонился к молодому бандиту:
— Пюо ходу, ты его и грохнул, а?
Хозбригадные тем времене протопали с носилками в коридор. В этот момент лежащее на них «тело» потянулось и поднялось, как гоголевская панночка в гробу. Прямо с торчащей из груди заточкой.
От неожиданности зеки выронили носилки; «тело» упало и с проклятиями поднялось.
— Эт-то что? — заорал капитан. Он подскочил к «восставшему из мёртвых», рванул кофту и футболку
На пол со звоном упал обломок ложки и половинка луковицы, в которую «самоубийца» воткнул её. На коже, конечно, не было никаких следов «смертельного ранения».
Капитан машинально понюхал свои пальцы, испачканные бутафорской «кровью».
— Кепчук это, старшой! — счёл своим долгом пояснить артист самоубийственного жанра.
Лицо капитана пошло камуфляжными пятнами. Он схватил молодого дурачка за шиворот и тщательно обтёр пальцы об его жёсткие рыжеватые кудри, на мгновение уподобив коридор централа пиршественному залу, где утончённые патриции вытирали руки об волосы красивых мальчиков, а потом швырнул «самоубийцу» в стену.
— Всех в карцер, клоуны! — рявкнул он. — Хату перетряхнуть! Найду полметра верёвки или ещё какую херню — всем срок добавят за подготовку к побегу, твари!
— Этого завтра на волю, — сказал один из продольных, кивая на Борю.
— С карцера откинется. Всё! Поднялись, уроды!..
* * *
Через несколько часов Виктор, переодетый в застиранную робу, мерял шагами карцер.
Розыгрыш удался. Целевая аудитория получила массу впечатлений и отблагодарила потешников, как сумела. Их не стали даже заводить обратно в камеру, сразу после проверки повели куда-то и рассадили по ячейкам, напоминавшим вертикальные каменные гробы. Потом, отобрав всё, кроме трусов и носков, выдали бледно-серое тряпьё и отправили отбывать трёхдневный срок.
«Что ж, я, по крайней мере, знаю, когда кончится этот срок», — решил Виктор. Следствие по его делу шло неторопливо. Самого Виктора не допрашивали: в день, когда его арестовали, он отказался говорить без адвоката, а потом, по его совету, взял «пятьдесят первую». Он был готов к тому, что на него начнут давить, но следователь только пожал плечами. «Зря упираешься, — сказал он. — Себе хуже делаешь. Нормально бы всё рассказал — я бы тебя отпустил на подписку. А так полгода просидишь только до суда».