Мой Петербург

Лелина Валентина

Мы не выбираем себе окна. Они достаются нам по жизни, по судьбе. Кому-то высокое, старинное, с арочным завершением и медными шпингалетами, обращённое к проспекту или площади. А кому-то — небольшое окно во двор, в тихий переулок.

Можно ли сказать: петербургское окно? Наверное можно, потому что окна не существуют сами по себе. Окно есть окно, по словам Павла Флоренского, поскольку за ним простирается область света. И тогда самое окно, дающее нам свет, есть свет. А вне отношения к свету, вне своей функции, окно мертво, это просто дерево и стекло. Так и вне нашей жизни, вне города, вне дома не может быть окна. Окно незаметно становится символом детства, юности, счастья или беды.

К какому бы окну мы ни подходили в нашем городе — во

дворце, институте, школе, библиотеке, или просто в квартире, что приютилась в маленьком дворовом флигеле, — это всегда будет окно петербургское, потому что за ним — петербургская улица, двор, или пространство Невы.

Александр Бенуа, вспоминая родительский дом на Никольской улице (позже — улице Глинки), писал, что в углу залы его отец — архитектор Николай Леонтьевич Бенуа — пробил в стене маленькое окошко нарочно для того, чтобы можно было любоваться видом на всю улицу и на Театральную площадь.

«Вид на Мариинский театр был закрыт рядом домов, примыкающих к нашему, зато Большой театр с его строгим колонным портиком был виден „как на ладони“. В глубокой амбразуре маленького окна всегда лежал молитвенник папы, и в те воскресенья, когда он почему-либо не мог попасть в церковь, он здесь, перед окошком, глядя на далекие купола Благовещенской церкви, прочитывал про себя обедню».

В петербургских домах высокие красивые окна украшали парадные фасады зданий. Особенной красотой прорисовки отличались окна бельэтажа. На верхних этажах и во двор выходили окна размерами поменьше, поскромнее.

Сколько воспоминаний в жизни каждого горожанина связано с видом из окна!..

«Наши три комнаты были большими, в них были двустворчатые двери, блестящие паркетные полы и по два окна, — пишет финский писатель Тито Коллиандер в книге „Петербургское детство“. — Панорама была широкой и свободной: Малая Невка и мост, который вёл с Петербургской стороны на Крестовский, а за мостом — остров с дачами в окружении пышной зелени и небольшими доходными домами, справа, на нашем берегу — массивный трехэтажный особняк Колобова… Комнаты со стороны двора были намного скромнее… да и вид из окон не такой просторный и красивый. Перед глазами у меня громоздились чёрные и красные железные крыши, торчало множество высоких труб, и разбегались в разные стороны подвешенные на столбах провода. Вокруг стояли неуклюжие бурые, покрытые копотью дома, массивные и тяжелые, как всё в Петербурге. Двор был довольно мрачным с неровной булыжной мостовой и дорожками из каменных плит. Слева, за высоким деревянным забором была видна часть улицы…

Доносившиеся в окно крики петербургских торговцев-разносчиков, сохранились в моей памяти как первооснова всех подобных возгласов, которые я в дальнейшем слышал и всё ещё, бывает, слышу в разных странах. Снова я один в комнате с окнами во двор, и во мне живут эти возгласы. Их чёткая мелодия — воспоминание, сладко ноющее в моём сердце. Словно мне бросили причальный канат, и я обязательно должен его поймать: клюква-ягода-клюква… Так мягко, так полно печали…»

Дворовые окна Петербурга действительно совсем другие, нежели парадные. Сквозь них чаще угадывается жизнь. Парадные закрыты красивыми шторами, драпировками. Или сияют, светятся торжественными огнями. А у дворовых окон чаще шьют, стирают, читают книги, плачут или молчат. Всё как всегда, как во все времена. Как у Александра Блока — одиночество и покинутость у окна:

Одна мне осталась надежда: Смотреться в колодец двора. Светает. Белеет одежда В рассеянном свете утра. Я слышу старинные речи Проснулись глубоко на дне. Вот теплятся жёлтые свечи, Забытые в чьём-то окне…

Желание заглянуть в чужое окно — ненарочно, мимолётно — знакомо всем петербуржцам. Мы все живём в одном городе, такие

разные. Но мы объединены Петербургом. Соприкасаются наши дома и судьбы. Невольно открывшийся краешек жизни за чужим окном, наверное, никогда не бывает откровением. Наблюдая за другими, мы чаще всего видим самих себя:

Ветра легким дуновеньем Штору сдвинуло чуть-чуть, Ах, какое искушенье В жизнь чужую заглянуть. Незаметно и неслышно, Чтоб не чувствовали взгляд — Как живут и чем там дышат, Думают и говорят. Я взглянула — что такое? Если шутка злая — чья? Дом не мой, окно чужое, Жизнь за ним была моя.

«Я полюбила смотреть в чужие окна, — вспоминает Нина Берберова о Петербурге, — особенно вечерами, ничуть не желая разделить чью-то чужую жизнь, но только желая увидеть эту жизнь, узнать, понять ее и погадать о ней. Я словно рассматривала какие-то иллюстрации в толстой книге, не всегда интересуясь её текстом. И эти картинки жили со мной потом, перед сном, в кровати, они вдруг возникали в памяти (при совершенно неуловимой ассоциации). Вот семейство сидит за вечерним чаепитием. Вот девочка, похожая на меня, разбирает сонатину Клементи. Вот мужчина старается стащить с женщины длинное, узкое платье, вот собака спит, подняв одно ухо и опустив другое, а между задними ногами у неё примостился котёнок в ошейнике…»

Окно… Открытое ли, запертое, занавешенное, забитое совсем… Оно всегда что-то означает для нас. Окно — это связь пространства дома с пространством города, возможность устремить взгляд. Бывает взгляд из окна и взгляд в окно. Как две стороны одной тайны.

Несмотря на что-то общее, форма окон петербургских домов менялась на протяжении трех веков. Барочные окна дворцов с нарядными наличниками и окна расцвета классицизма, высокие, со строгим карнизом, и эклектичные окна на исходе XIX века, и утонченные окна модерна — на каком ни остановишь взгляд, тотчас замечаешь: это окно Петербурга. Строгость, сдержанность линии, или что-то ещё, что трудно назвать словами, мгновенно определяет его принадлежность этому городу. Даже если всё уже давно изменилось в доме, за окнами по-прежнему мелькают тени прошедших эпох.

…Луны отвесное сиянье Играет в окнах тяжело, И на фронтоне изваянья Белеют груди, меч, крыло… Но что за свет блеснул за ставней, Чей сдавленный пронесся стон? Огонь мелькнул поочередно В широких окнах, как свеча. Вальс оборвался старомодный, Неизъяснимо прозвучав. Г. Иванов

За высокими дворцовыми окнами XVIII века расхаживали дамы и кавалеры в напудренных париках. А у окна строгих классических очертаний могла сидеть Лиза из пушкинской «Пиковой дамы», с волнением всматриваясь в фигуру стоявшего на улице офицера инженерных войск. В окно она бросила ему записку. За мансардными низкими окнами всего чаще жили герои Достоевского.

Если внимательно посмотреть на окна только одного большого здания — например, дома Державина на Фонтанке или Юсуповского дворца на набережной Мойки, — невольно отметишь, насколько отлична форма у окон главного фасада, дворовых флигелей или хозяйственных служб. Вот за этим маленьким окошком могла быть дворницкая. А это окна кухни, буфетной и кладовой. И, конечно, совсем другие окна в кабинете, библиотеке или столовой.

В большой книге «Жилой дом», изданной товариществом «Вольф» в начале нашего века, есть следующее руководство: