Мой плохой босс
Шрифт:
— Пожалуйста, — я пожимаю плечами, — подготовьте приказ для Семенова, пускай он…
— О нет, — никогда в жизни Верещагин не смотрел на меня вот так, будто он голодная тигровая акула, а я — кусок сырого мяса, — тебя проверю я. Не выходя из твоего кабинета.
Твою ж мать…
Нет, я прекрасно знала, что аудитор из Верещагина был настолько охренительный, что его реально боялись нечистоплотные на руку бухгалтера. И в те времена, когда Антон Верещагин еще не собрал себе капитал, не нашел партнеров — он был лучшим
Да, да, у Антона Верещагина действительно были мозги. Хотя я в свете событий последних дней уже об этом и подзабыла.
В любом случае — я не боялась. Я делала свою работу чисто, так, чтобы комар носа не подточил. Хотела, чтобы босс обратил внимание, а ему было дело только до коротких юбок девок, бегающих вокруг. Через мозг Антону Верещагину понравиться просто невозможно.
Но глубокая проверка — это не быстро. Это от нескольких дней до недели.
И что, все это время он будет торчать в моем кабинете, разбирать мою документацию, папку за папкой?
А ведь я представляю, как он будет докапываться до каждой строчки или запятой, требовать, чтобы я подошла, посмотрела, дала свой комментарий.
Еще и с лапами своими наверняка полезет, а я буду фантазировать о том, как буду эти его клешни ломать. М-м-м! Поганая перспективка. Ну, если вынести за скобки мысль про фантазию.
Господи, он же меня окончательно доканает. После этого увольнения мне будет впору сдаваться в дурдом, чтобы не убивать всех подряд людей попадающихся мне по дороге.
— Разве можно вас так отвлекать, Антон Викторович? — интересуюсь я. — Вы же у нас занятой начальник, как можете вы тратить время на такие мелочи?
— Ничего, я потрачу, — скалится Верещагин, — у меня тут трагедия, главный бухгалтер увольняется внезапно. Ужасно подозрительно, вдруг она деньги вместо того, чтобы ими налоги оплатить — на оффшоры вывела? Кому доверишь такое дело? Прочие дела подождут.
И нету у меня больше никаких слов, только матерные. Но ведь нету повода отказываться — да и как откажешь в рабочем вопросе непосредственному руководству?
— Пожалуйста, Антон Викторович, — я делаю широкий жест в сторону стеллажа с папками, — документы за последние полгода в вашем распоряжении. Остальное уже сдано в наш архив.
— Ничего, начнем с малого, — ухмыляется Верещагин, а я пытаюсь представить, как это я выдержу с ним рядом хоть несколько дней. И работать ведь еще надо!
Судьба решает, что мне досталось мало. Судьба дарит мне еще один «подарок».
— Ирина Александровна, Игнат Сергеевич просил вам цветы занести и передать свои извинения…
Сладенький голос Ольги Ивановской раздается от входной двери в бухгалтерию. А я — как чертова ищейка, втягиваю носом воздух. Ольга ведь входит не одна — вперед неё заходят её духи.
Омерзительно навязчивые приторные духи.
До отвращения,
И вот эту гадину он разложил в моей машине? Да на ней же пробы ставить некуда — свободного квадратного сантиметра — и то не найдется! Подешевле-то шалавы не нашлось, да?
Ну, спасибо, хоть ничьи трусы мне на водительское кресло не возложили!
Видимо, моя ненависть как-то отражается на лице, потому что от моего взгляда Ивановская пытается спрятаться за букет каких-то там роз, который она держит в руках. И смотрит на меня так, будто я её ударила.
Хотя будь у меня право — я бы ударила… И за волосы бы эту лицемерную тварь оттаскала с душой.
Значит, как поныть мне во время корпоратива, что «мужики — козлы, а мужья и начальство — особенно» — так «Ирочка, как ты меня понимаешь, да-да, мужиков надо пороть», а как потом раздвигать ноги перед мудаком в моей машине — так о понимании никто и не вспомнил. А потом скажите мне кто-нибудь, что внутренняя женская мизогиния — это вещь нелогичная и необоснованная. Как можно не ненавидеть вот таких вот мелких потаскушек?
— Ирина Александровна, вам нездоровится? — пытается лепетать эта курица, а я просто пытаюсь смотреть на неё, без мыслей — ну вот почему? Почему она? Почему он выбрал её, а не меня?
— Вон пошла, — тихо рычу я, и Ольга-таки испаряется.
Какая благоразумненькая дрянь… Правильно, с той стороны двери ты всяко больше проживешь.
Может, и правда? Забить на регламент, перестать ходить на работу? Пусть выдает себе увольнение по статье. Ну, я ж Прошу реально запорю таким вот образом.
Жалко. Жалко, потому что с увольнением по статье я буду рассчитывать на совсем другие перспективы, даже со связями.
Господи, зачем мне такое живое воображение? Зачем я сейчас представляю, как именно трахали эту потаскушку в моей тачке?
Может, сменить машину? Смогу ли я ездить в ней нормально сейчас?
Сбоку насмешливо хмыкает Верещагин. Сидит себе на краю моего стола своей чертовой задницей, глазки свои красивые, мудацкие на меня таращит, головку свою пустую набок наклонил.
А ты ведь ревнуешь, Ирочка…
Он этого не сказал. Я это сама осознала.
Я. Ревную. До темноты в глазах, до спазма в горле, до ощущения, что в животе возится клубок обжигающих холодом змей. Ревную!
И кого? Этого ублюдка, который держит меня за второсортную, недостойную его внимания женщину?
Который с удовольствием трахнет самую главную потаскушку в фирме, а я для него — «унылая персона»?
Который добивается меня только из-за того, что я швырнула носом в землю его самолюбие. И настолько мерзкими, грязными методами — что чувствуешь себя уже даже не второго сорта, а третьего. Ведь даже банальных извинений я оказываюсь не достойна. Только шантажа, угроз и мудачизма.