Мой плохой босс
Шрифт:
Что парадоксально, на Ивановскую я даже не злюсь. В этом шапито, что сейчас крутится вокруг меня, эта конкретная мадам даже не главная клоунесса.
Злюсь я в основном на саму себя — ведь я так просто подставилась. Впрочем, я все сделала правильно. Не могу себе представить, что поступила бы иначе. Мне даже сейчас противно оправдываться. И молчу я сейчас — правильно. Никому не нужны мои оправдания.
Одно только я понимаю, я — смертельно устала и не очень-то хочу дальше находиться в этом гадюшнике.
Поэтому
Антон перехватывает меня за рукав блузки.
— Ты куда намылилась, Ирина? — шипит он вполголоса.
— Домой, — честно откликаюсь я, — ты же все равно меня по статье уволишь, Антон Викторович, так увольняй сразу по двум. За прогул тоже. Не жалко.
— Ирина… — господи, даже сейчас — у меня от его взгляда будто кислотные ожоги по душе расползаются. Вот почему у меня никак не сформируется иммунитет? Что нужно сделать, чтобы это все перестало меня отравлять?
Нет, к черту. Эту работу, этого босса, этого проклятого мальчишку, одного вечера покорности которого мне было мало.
Я же знаю, что он меня не выберет. Знаю!
И на кой черт мне мальчик, который никак не может сам с собой определиться? Я — знаю, чего я хочу. Он — мечется между сладким и престижным, и сколько еще он будет страдать от необходимости сделать выбор? И где гарантии, что даже если он все-таки выберет верную сторону, примет себя — кто сказал, что я буду идти в комплекте с этим принятием?
Ивановская — вот зона комфорта Антона Верещагина, зона в которой нет ничего отвратительного для него, в которой можно самоутверждаться сколько душе угодно. И этот спектакль не имеет смысла, он не будет разбираться, он «поверит» ей. Даже если будет знать, что это все чушь собачья — все равно сделает вид, что верит в самую выгодную для его самолюбия версию.
А я… А я — задолбалась ждать, пока этот фрукт дозреет.
— Отпусти, — выдаю я резко — я умею делать так, будто голосом щелкаю кнутом. Это срабатывает. И у Антона дергается уголок губы — он смотрит на меня со злостью, будто я его прилюдно выдрала.
Да, да, вот это твое отношение, малыш, мне и поперек горла.
И все же — Антон реагирует на мой тон как надо. Его пальцы разжимаются.
Я ухожу.
Глава 23. Антон
В дверь постучали, в который раз за этот чертов час нарушая сеанс моего страстного совокупления с финансовой отчетностью. Никакого счастья в личной жизни, ни бабы нормальной не трахнуть, ни отчета проверить не дают. И это я еще все звонки на Игната перебросил!
И снова этот стук. Нерешительный и бесячий. Будто щенок под дверью скребется.
Бля, я же сказал Наташе, чтоб никого не пускала.
Третий раз… Третий раз при таком очевидном игноре со стороны начальства стучит только конченый п… папуас.
—
Раскрасневшаяся зареванная Ивановская боком проскальзывает в мой кабинет, замирает у двери и смотрит на меня с явной надеждой на помилование. Так. Наташа у нас в этом месяце без премии за бабскую солидарность.
— Ты посидеть на дорожку зашла? — скептически уточняю я, разглядывая это чудное явление, видимо, решившее, что я не переживу, если она со мной не попрощается. — У Третьякова в приемной стульчики тоже есть. Занимать мое время вовсе не обязательно.
У Ивановской дрожат губешки. Господи, вот что за сопливое создание. Плачущая женщина по идее должна как-то деморализовать, выбивать из колеи, а нет, вот сейчас я только раздражен и ничего больше.
Интересно, а Ирина вообще бывает такой? Слабой, со слезами?
Картинка складывается плохо.
Ольга же стоит себе, молчит, глазами своими красными на меня таращится. Коробочку картонную обнимает.
— Все манатки собрала? — бесцеремонно интересуюсь я, откидываясь в кресле, покручивая свой любимый маркер между пальцами. — И расчет забрала? Документы у кадровиков не забыла? Пропуск сдала?
Мне же не надо, чтобы эта курица бегала сюда по всяким дурацким причинам. С глаз долой и чтобы никаких напоминаний о том, что это недоразумение у меня работало.
Ивановская судорожно кивает. И всхлипывает.
— Ну, хватит рыдать, это все равно не работает, — скучающе откликаюсь я, задумчиво глядя на страницу и пытаясь найти, где докопаться.
Безнадежная затея. Сучка Хмельницкая! Даже опечаток у неё нет ведь! Как она вообще так живет, ей аура подлинного совершенства не натирает?
— Анто-о-он, — тихонько хнычет Ивановская, предпринимая последний маневр, — не надо меня увольнять, я клянусь, я буду тихо себя вести.
— Ты уволена не за то, что вела себя громко, Ольга, — меланхолично бросаю я, испытывая смутное желание вывести в углу листа пятерку с плюсом и отправить фоточку Хмельницкой в Вайбер. Ну а что, не все ей мне чеки скидывать.
Нет, нельзя. Так недолго перейти к переписке. А от переписки — долго ли до того, как я сделаю ровно то, чего делать не хочу?
Ведь еще тогда, у Геныча в кабинете, я ощущал, как сводит внутренности от этого странного голода. Взбудораженного не едой, нет — лишь только одним тоном.
Одно слово.
Одно слово — и мне пришлось стискивать зубы, выдерживая новый приступ когтистой темноты, каждое касание которой заставляло покрываться раскаленными мурашками.
Господи, как хотелось снова туда — в интимную шелковую темноту номера в клубе, когда я смотрел на Ирину только снизу вверх. И готов был на все, лишь бы никого в её жизни больше не было.