Мой плохой мальчик
Шрифт:
Не могу это слушать. Мне хочется настучать Сане по голове. Поэтому я просто меняю тему. Не желаю ссориться. У меня должен быть хоть кто-то, с кем я могла бы разговаривать.
— Мама приехала, — делюсь домашними событиями, — Мишка в школу ходит, не то, чтобы сильно болеет, ну без температуры. Но сопли, остаточное. Вот она с ним: забирает после уроков, занимается. Заодно пусть у нас погостит.
— Пусть. При ней Юра не будет баловаться.
— Надеюсь.
И мне, пока мама не уедет, баловаться тоже
Глава 27
Миша все же разболелся. У него поднялась высокая температура, и я не смогла пойти в университет, зная, что мой сын в плохом состоянии. Взяла больничный.
Бабушка с нами. Юра на работе. Сажусь рядом со своим мальчиком и подношу ему чашку, доверху наполненную компотом из сухофруктов.
— Пей, сыночек. — Глажу Мишу по голове. — Чем больше выпьешь, тем быстрее поправишься.
— Мама, отстань, меня тошнит. Я не хочу пить. — Толкает он чашку с засунутой в нее трубочкой.
Я не обращаю внимания на Мишину резкость. Вижу, что ему плохо. Сына колотит, он сворачивается в клубочек под одеялом. Он бледный и крутится в постели, изнывая от жары. Проверяю ноги, они ледяные, начинаю растирать стопы и щиколотки, подрываюсь, тянусь к шкафу и достаю шерстяные носки. Читала что-то там про нош-пу в таких случаях, но так нервничаю, что не могу сообразить, что надо дать ребенку.
— Если ты не будешь пить, то жаропонижающие не помогут. Но надо потихонечку, чтобы не вырвало, Миш. Иначе придется вставлять свечку.
— Мама, ну какую еще свечку? Куда? Я же мужик! Папа говорит, что мужик не должен позволять такого! — Подрывается, начиная сопротивляться.
Закашлявшись, сын падает обратно на подушки. Миша не особо проблемный ребенок, но, как и все дети, капризничает во время болезни. Я сама терпеть не могу эту ломоту в теле. Пытаюсь его еще немного напоить.
Закрываю дверь в детскую и возвращаюсь на кухню к матери. Она моет посуду, намыливая губкой тарелки. Мама всегда работает. Не сидит ни минуты. Иногда я силой заставляю ее отдохнуть.
— Ну как он?
— Плохо. Держится тридцать восемь и шесть.
— Ох-хо-хо, — вздыхает мать. — Ты, когда маленькая была, тоже много болела. У нас еще школа далеко. Мы за час выходили и шли с тобой через поле. А утром, даже в сентябре, такой дубак, как будто зима почти. И вот ты намерзнешься, устанешь, и сопли ручьем. Но учиться любила. Шла в школу с радостью. Уже во втором классе сама начала ходить.
— Миша тоже любит заниматься. Ты же знаешь, он и в олимпиадах участвует и во всяких соревнованиях.
Поддерживаю маму вздохом, очень переживаю, когда сыну плохо. Заметив мою тревожность, мама меняет тему:
— Твой батя загорелся строить новый сарай. Я говорю: «Спину окончательно надорвешь». А он: «Вот в старом сарае у нас все гниет.
Ее слова дерут наждачкой. Чувствую вину, что вышла замуж за Юру и в итоге они получили бестолкового зятя, который даже не может помочь им на старости лет.
— Ты же знаешь Юру, он это не очень. Он больше теоретик.
— Да уж. — Стряхнув капли с тарелки, мама засовывает ее в металлическую сушилку для посуды. — Твой Юра все не очень, — еще один вздох. — Думали, перспективный, а он… Главное, чтобы он при мне не пил. А то ведь я не ты. Я ему скалкой хребет переломаю.
— Мама, не лезь, пожалуйста, я сама разберусь. Только орать будет громче.
Скомкав полотенце, мама сердится.
— Жанночка, я тебе так скажу: если мужик дорогу потерял, ему надо показать направление. Помнишь, твой батя одно время увлекался, так я его быстро на место поставила. Выгнала в одних трусах на мороз и все сигареты в унитазе искупала. Он с тех пор боится. Знает, что на улице жить плохо.
— Я не такая, как ты, мама. Я не умею.
Вся моя жизнь — сплошное метание.
— Умеешь не умеешь, а бороться с этой заразой надо. Тетя Люда твоя с десяток бутылок в унитаз вылила, прежде чем дядю Севу уму разуму научила.
Поворачиваюсь к окну и смотрю вдаль. Держусь за спинку стула.
— Я разводиться решила. Вот он сейчас на симпозиум свой съездит. Методичку презентует. И скажу ему, что с меня хватит.
Проблемы, накопившиеся как снежный ком, давят на горло, и я начинаю плакать. Беззвучно. Лишь редкие капли текут по щекам. Мы с Юрой когда-то были очень близки. Куда все ушло?
— Ну разрушить-то легче всего. У вас же сын.
— Не могу его видеть больше. Не люблю его.
— Милая, любовь это такая штука. — Мама подходит ко мне сзади и обнимает со спины. — Сегодня люблю, завтра не люблю. Главное — он отец твоего ребенка. И вы же жили хорошо первое время. А как Миша батю любит. Несмотря ни на что. Вчера, когда он из Протвино вернулся и конструктор привез, Мишка даже с температурой его складывал. Глаза горели от восторга. Батя есть батя. Все ему прощает.
Меня снова захлестывают эмоции, и я с трудом сглатываю по-прежнему стоящий в горле ком.
За спиной звонит телефон.
— Какая-то Алла тебе звонит, ответь.
Мама отходит к раковине, а я громко дышу носом. Я знаю эту Аллу, она сейчас свалит с пар и прикатит сюда, если я не отвечу. Мы вчера кое-как поговорили. Но он такой напористый и настойчивый.
— Что за Алла, на работе кто-то новый?
— Да, это методист, она только из декрета пришла и просит помочь разобраться.
— Понятно.
Отворачиваюсь. Сбросить будет слишком подозрительно.
— Привет. Я сейчас не могу говорить. Сын болеет.