Мой приятель Молчун
Шрифт:
Ну эта... Долетели мы. Садимся на полянке, вокруг лес. Ели, сосны, кусты всякие, хрен их разберет, как что называется. Аппарат его сразу же куда-то под землю ушел. Вотак. Дом у приятеля моего здоровый. Рота целая, наверное, в нем поместится со всей амуницией и бабами. Трехэтажный. Весь из какого-то древзаменителя и очень, значит, хорошего, потому что от бревен натурально смолой пахнет, трещинки всякие, кое-где мхом заткнутые, следы от сучков, неровности... Опа! Ну точно. Никакой это не древзаменитель, а настоящее дерево. Самое что ни на есть. Я не удержался, рукой погладил. Шершавое. Сыроватое. Дождь, я так думаю, был недавно. И пахнет так, что убиться можно. У нас на те же деньги можно квартал построить из литоморфа. И не где-нибудь, а в столице самой, в Ольгиополе... А если из пластикета – на маленький город хватит.
Ну эта... Ведет он меня, значит, внутрь. Говорит мне: «Ты походи, Ян, осмотрись, а я пока переоденусь. А заодно и технику на тебя настрою...» Ну и пропал куда-то. Я типа осматриваюсь. Чудно живет мой Молчун. Тут у него в одном углу бочонок открытый стоит. С пивом. На меду. Попробовал я, понятно. А бочонок тоже из натурального дерева. И черпак при нем... не знаю как назвать, из чего. То ли из тоненькой такой коры, то ли типа. Посуда, где я видел, везде либо глиняная, либо деревянная, только ножи из металла. Фризера нигде нет. Выяснилось, в погребе, под землей, Молчун свои харчишки хранит. Колодец тут у него за окном. Бился он потом, бился, приятель мой, но не втолковал мне, как по-русски вон та хрень над колодцем, которая ведро на цепочке вниз опускает, жердина эта здоровая с другой еще жердиной, короче, все эта дребедень как по-русски
Ну эта... Ни бабы не видно, ни детей. И не то чтоб уехали они куда-то, ясно, что не было их тут никогда. Ну, может, совсем давно... От детей запах неистребимый и беспорядок ровно такой же, неистребимый. Баба... она баба и есть. В каждой комнате что-нибудь так сделает, чтобы было видно: это ее дом, ее территория, она тут чисто хозяйка и госпожа. Остальным бабам вход – через смертельный поединок. Мама, тебя типа тоже касается. И тебя, сестренка, не обижайся... А здесь никаких таких вещей не видно. Другая, значит, обстановка. Беспорядок – точно, есть. Но он мужицкий и взрослый. Чтобы, значит, каждую нужную вещь можно было не позже чем за двадцать минут найти. А ненужную – за полдня. Одиноко, значит, живет Молчун. Бобыляет. А вроде же говорил, кто-то его ждет... Или типа. Ну, если растут на Вальсе девки, до девок я дотянусь и себе чисто добуду, и ему, значит, достанется. Вотак. А то... это... ржаветь еще без дела! Разберемся как-нибудь.
Ну эта... Я еще не знал тогда, что с бабами тут выйдет хуже худого. Я мыслил, на Вальсе все как у людей.
Ну эта... Молчун явился, а на нем... полуперденчик какой-то. Без рукавов, мехом к пузу, типа из шкуры, что ли, сшито? Точно, из шкуры. Рубаха из грубой ткани, опять же не фабричной, а... домашней типа какой-то. Ладно. Одно мне ясно: вся эта деревня баблом накачана получше какогонть города... Я его спросил тогда:
«И что, много твоих этих новых шведов такие хаты имеет?» Он удивился, и вроде правильно так удивился, не картинно – я после рудника легко вижу, когда врут либо корчат из себя незнамо что, – в общем, Молчун ничего из себя не корчил. Отвечает мне попросту вопросом на вопрос: «Какие – такие?» Я ему разъясняю: «Ну, круто упакованные...» – «А-а! Вот что ты имеешь в виду. У меня обычное жилище. На Вальсе у всех такие. У кого-то, конечно, получше, у кого-то похуже, но в целом разница невелика. По законам Вальса, у каждого взрослого члена общины есть право на уединение и комфорт...» – «Все, что ль, поодиночке живут?» – «Нет. Как раз нет. Большая часть – семьями. Но некоторые предпочитают одиночество. Это не считается предосудительным». Сколько у меня тут вопросов в башке разом зароилось! Несчитано-немерено. Для начала один вот: «И на какие шиши? У нас вот актиний, и то живем так себе, средне. Не нище, конечно, как на Русской Венере, на Хароне у новых арабов или у афро... Но и без особой роскоши. А вы... вот... понимаешь, да?» – «Кажется понимаю, Ян. Это серьезный разговор, и мне хотелось бы его отложить. Как тезис для будущей беседы: подумай, сколько на Терре-2 населения...» – «Два миллиарда», – я его перебил. «Ну так вот, раздели одно и то же на два миллиарда и на четыреста тысяч. По сколько получится?» Вижу, не хочет он пока что про такие дела разговаривать. Чисто закрылся. А мне невдомек – ну как у них тут всего четыреста тысяч? Остальных что, прирезали? И опять же, бабло откуда качают? Деревянные бочки на экспорт? Темнит он мне что-то. Вотак. Ладно. Потом.
Ну эта... Показал мне Молчун, как технической обслугой в доме пользоваться. Типа где одними словами, а где руку приложить надо, а где-то, стало быть, на что нажать. Понятно, короче. С этими всеми делами я и так знаком. На Терре их знают. У нас вообще по таким делам спецов хватает. Вотак. Просто у него тут все побогаче, покруче... Ну, я, понятно, нахваливаю. Так у нас, у мужиков, положено: если один дорогие игрушки заимел, другой, по-нормальному если, должен либо похвалить, либо уделать. По дружбе, значит, или от зависти. А если ты чисто ноль внимания – кило презрения, то так можно только в падлу другому мужику, и он будет прав, если тебя ой как не залюбит. У нас с Молчуном, стало быть, дружба, и я его игрушки хвалю, обратно же они у него – что надо. Не хрен собачий... Комментировать про хрен тебе, фрэнд, или и так врубился? Не слышу? Что-то ты только булькаешь с перепою... Ох и слабы вы, воспы, на выпивку, никакой в вас мужицкой крепости не видно... Ладно. Короче, повел он меня в подвал. Ну-у! Тут еще у него целый дом. Только под деревню уже не выпендривается. Энергетические кабели тут, тянутся хрен разберешь откуда, и я спрашивать не стал. Бомбоубежище на четыре персоны, харчей-воды-воздуха и всего, чего душа пожелает, с расчетом, чтобы полгода не вылазить, накладено. Арткомплекс... Мечта! Из-под земли, в креслице сидя, может мой Молчун долбать из четырех видов оружия по наземным целям, и по воздуху, и даже космические объекты кусать, если они, суки, на низкой орбите. Ровно вшивый генерал какой-нибудь... Один раз, слышь ты, фрэнд, один только раз меня за все у Молчуна мое сидение завидки по-серьезу разобрали. Вот тут. В его поганом таком суперкрутом арткомплексе. Но, короче, это еще не все было. Показал он мне целую станцию подземки с вагончиком опять же – на четыре персоны. И три пути. «Один, – он мне грит, – на хутор Свенссонов. Другой – к усадьбе Карла Юханссона, моего друга. Третий... там... там родители бывшей моей невесты живут, Марты». Чуть было не влез я к нему в душу с вопросом, мол, куда невеста-то подевалась. Только гляжу, на морде у него будто бы старая городская помойка дымится, ну, я плюнул, не стал, короче, теребить человека.
Ну эта... Еще хотел мне свой сад показать, свой лес, какую-то еще хреновину, не помню, однако я ему так грю: «Мужик! Куда торописся? Похавать бы надо». – «Ой, извини, Ян, я так обрадовался твоему приезду! Хочется показать тебе сразу все. Прости, конечно же. Сейчас». Ну и завел своих шарманок, они, значит, ему такой экзотической хрени в тарелки наплевали, я и не врублюсь, чисто, из чего сделано... А пахнет вкусно. Очень даже вкусно пахнет. Он, значит, мне грит: «Подожди, Ян. Минуту еще одну. Пожалуйста». Понял я так, что он в погреб свой полез. Машины машинами, только не всякую слабость машиной обслужишь. Вотак. Пока он лазал, чисто черт в преисподней, одни оттуда звяки да грохи доносились, я тут начал смекать. Что-то не то с моим Молчуном делается. Не-ет. На руднике он крепкий был такой мужик. Крепенький. Зря не болтал. Слова не выдерешь, прикинь. А тут... чего-то он стелется передо мной, ровно перед девкой. Изветшал типа. Поверить не могу. Был у нас там один случай... Да даже не один там случай был, только этот я особенно помню. Запало мне... Короче, дисциплинка, видишь ты, на руднике в разных режимах форцает. Сверху когда, то там все строго. Шагу лишнего в сторону не сделай – пулю в задницу на раз получишь. А вниз конвой не очень-то лезет, и только за большие бабки притом. Все в спецкостюмах, и то ближе к лифтовым шахтам жмутся, редко кто полезет в самый забой, на хрена оно им? Так что между собой разобраться, если что, – только внизу. Там наш закон. Соображаешь, Джонни? Разок
Ну эта... Вылезает он из подвала... В одной руке у него, понятно, бутыль с чем-то прозрачным. Ждали. Литра на полтора бутыль. Он грит: чисто новошведский рецепт – оно самое на кедровых орехах и траве, которая называется... которая называется... хрен упомнишь. Но пахучая зараза. И мягкая, как сиськи любимой женщины, – это я потом уже уяснил, когда мы, значит, исследованием занялись... А в другой руке у Молчуна оказалась деревянная миска с грибочками, и эти самые грибочки он, Молчун, сам с нежностью собрал, а потом засолил. И тоже по новошведскому рецепту, который рецепт запомнить Бог меня не сподобил. По вкусу на наши терранские бешеные грузди похоже... ну, те, что на газовых болотах растут... а, не в курсе ты, фрэнд... Ну и хрен с тобой. Йес, можешь не проверять. Молчун мне грит, мол, в натуре земная фауна, и там где-то на старушке-Земле ее называют «маслята». Или типа.
Ну эта... Началось тут у нас с ним. Сначала так вяленько. Он в каком-то напряге, и я тоже... чисто столбняк. А потом нормально. Миновали типа стартовую полосу, пошли на взлет. Молчун мне уже крыльями качает, и на крыльях у него намалевана желтая кошка, как у всех долбаных новых шведов. А я ему отвечаю таким же макаром, причем на крыльях у меня терранский шипастый остролист – с нашего герба. Он, значит, мне шпарит про свою невесту, что такая она женщина хорошая, хотя и редкая стерва, потому как вышла за другого. И я вроде его утешаю, мол, бабья навалом, найдем тебе, амиго, какую хошь, а потом сам себя так издалека слышу... нет, где-то я уже переключился, и пошло у меня про родителей, надо же им, гадам, так меня продать! Молчун с родителей на детей переехал, как переехал – не помню ни в зуб ногой, грит, у него лицензия на двух детей, он сына хочет, а вот ни хрена, ни жены, ни сына... Что за лицензия? Ну, я тоже вроде спросил, мол, что за лицензия. А он уже ревьмя ревет, отпустило его, а между рыданиями лопочет, мол, у них тут с детьми очень строго. Только запланированное число и не выше. Иначе избыточные будут жить типа сильно хуже прочих. Или вылетят на хрен отсюда. Точно, фрэнд, могут вылететь и с родителями. Я тоже так ему сказал. Вот в тех же словах описал. Но по-русски. Звучит сильнее, прикинь. А он мне толкует, что общине на это наплевать, и лишним людям рай не гарантирован. Я ему: а сам-то ты как, мужик? А он сидит краснее гибридного вареного рака, молчит, сопит, а потом опять его слезьми прорвало. Ну, я грю, моя Терра-2, может, не из крутейших мест, но на твердую четверочку мы живем, мы, типа, середняки с перспективой, так мой дед, светлая ему память, говорил. И такого у нас, стало быть, дерьма не водилось и не водится. И что могут они подавиться своим раем. И когданть точно подавятся. Вотак. А он давай поливать меня по-новошведски и по-женевски тоже. И я ему по-женевски отвечаю, как могу, а на новошведскую ругань кладу по-террорусски, но вдвое. И начал он интересоваться, чего, значит, какое слово обозначает. А мне чисто в порядке культурного обмена про свои сильные фразочки тоже рассказал. Ничего я не запомнил, кроме, что если тебе про тебя сказали «дин йет», значит, держат за козла... Потом мы вроде дрались... или не дрались? Но сломали какую-то хрень – точно. А не надо ломкие вещи под руки ставить! Вотак. И вроде он опять в подвал полез... И типа мы прыгали, кто выше прыгнет, а потом за бабами захотели поехать... и все...
Ну эта... утром я уже, в смысле, в середине дня... или типа... вроде начал просыпаться и долго не хотел фишки продирать. Потом продрал-таки и таращу. Лежу я в полной одежде, но хоть не на полу, на какой-то лежанке из натурпродукта, потому что невдолбенно мягкая, и, может, эта вот штука подо мной и есть то, что моя бабка называла словом «пух». Понятно, короче. А на столе у меня перед носом стоит стакан с водой... а может, не с водой, ну, потом-то точно стало ясно, что не с водой. И записка: «Выпей меня! Алиса». Баба, что ли, была? А я, дурак, проспал! И этот, жеребец, будить не захотел. Ладно, выпил я. Раз предлагают... Сразу мне полегчало, вроде стал как человек. Молчун на дворе, голый, в одних, в смысле, трусах, упражнения делает по какой-то особой системе. Сам себя криками подстегивает, вертится, весь такой энергичный, как хрен на пляже. Я ему грю: «Ты это... Баба же была, чего не разбудил?» Он гогочет. «Какая баба, Ян? Кстати, доброе утро. Рад тебя видеть». – «Утро какое есть. А баба – Алиса...» Он тут поскользнулся и прямо в куст упал. Ржет. Я ему чуть было пинка не дал. «Чего ржешь?» – «Да это не живая женщина, Ян. Это так... из одной книжки». И вижу я, что дурак мне название. Ну и грю ему:
«Дурак ты, Молчун, такие шуточки шутить!» А он никак не угомонится, все регочет, и я аж плюнул с досады. И тут я... опа! вижу и не врублюсь никак: вроде кожа у Молчуна на месте, и никакая она не розовая, а самая обычная. Прическа у него длинная, за день до того я не увидел... И пальцы на месте. И от шрама, где почки резали, – ни следа. Ну, крепко я прикинул на тему «чужие среди нас». Нет, никакой он не чужой и не мутант. Мутанты водку не пьют. Проверено. Химия у них нестойкая. Клоны пьют. Но за такое западло их везде и покончали... Или типа. Ну я ему осторожненько, мол, как у них тут с клонами, на Вальсе? «Как и везде, Ян. Абсолютный запрет под угрозой высылки. Да здесь никто этим и не баловался... Почему ты спрашиваешь?» – «А куда твои, черт, следочки от рудника подевались, если тело ты не менял?» – А сам стою чисто весь в напряге и глазами ищу чего б тяжелого в руку... Он так серьезно объясняет: «Это ты, брат, недооцениваешь нашу медицину. Наши и тебя могут привести в полный порядок». – «Врешь!» – «Тебя когда на таможне обследовали, не только на инфекцию проверили, но залечили кое-что. Сразу же. Ты ведь, наверное, и не почувствовал?» – «Да я здоров был». – «Да-а? А мне, пока ты с офицером разбирался, сообщили прямо противоположное. У тебя ликвидировано четыре инфекционных заболевания, хотя и в крайне слабой форме, семь очагов воспаления, в том числе пара достаточно серьезных, остановлено разрастание злокачественной опухоли в легких... Правда, опухоль полностью убрать не удалось. Правое легкое надо бы подлечить. Хочешь, на сегодняшний вечер я вызову медика с соответствующей аппаратурой? Это совершенно безболезненно. К следующему утру будешь как новенький». Я стою ровно гирей ударенный. Прикинь! Нижнюю челюсть едва подобрал. «Ладно, – говорю, – давай вызывай...» Он и вызвал.