Мой русский любовник
Шрифт:
— Ты спи, а я посижу здесь на стульчике, — говорила я, тыльной стороной ладони вытирая заплаканные глаза.
Но тут в дверном проеме появлялся дедушка в своей домашней бархатной куртке с простеганными отворотами и рассерженным голосом произносил:
— Успокойся, иначе страх навсегда поселится в тебе!
Его раздражало мое нытье. Он хотел внука и факт моего рождения принял с большим разочарованием.
Часть мебели из вильковского имения я забрала к себе, окончательно загромоздив и без того тесную квартирку, состоявшую из одной комнаты с альковной нишей и темной кухоньки. Я жила на тринадцатом этаже бетонной башни, построенной на руинах варшавского гетто. О том, что много лет назад здесь текла другая жизнь, напоминал лишь старый газовый фонарь, давно
Орли, четверть седьмого утра
Однако я ошибалась: этот не очень опрятный с виду молодой человек, сидящий за столиком в углу, все же кого-то ждал. Вскоре появилась девушка, они расцеловались. И удалились в обнимку. Мое одиночество стало от этого еще нестерпимее. Я всегда носила в себе глубоко укоренившееся чувство одиночества. Прямо-таки любовно взращивала его в себе, наслаждалась им. Это было моим наркотиком, без которого я уже не могла существовать. Я очень рано поняла, что отличаюсь от своих подружек, что мне недостает женского инстинкта, который многое в жизни упрощает. Я не в состоянии была справиться с самыми элементарными вещами, период полового созревания стал для меня кошмаром. Я все время ощущала себя грязной. В этом было нечто унизительное. Может быть, я не справлялась со своей физиологией еще и потому, что из моего детства рано ушла мать. Нет, физически она присутствовала, но, несмотря на это, большой роли в нем не играла. По крайней мере, мне так казалось. Главным персонажем в моей жизни был дедушка. Его скрипучий старческий голос проникал во все уголки нашего дома на косогоре, от него невозможно было укрыться. Я частенько затыкала уши, стараясь не замечать, как он мучает мать из-за какого-то пустяка, из-за неважной, никчемной вещи. Но мы обе были в его власти. Он содержал нас, поэтому нам приходилось покорно выслушивать его замечания, типа: «Сколько раз просил класть ножницы на место, и опять они не там, где им положено быть. В доме, где нет порядка, царит распущенность нравов, это служит плохим примером для ребенка. Чему она может научиться?»; «Я попросил тебя, Марья, чтобы моя внучка подчинялась моим распоряжениям, а что на деле выходит? Я часто слышу ее голос внизу, хотя она должна быть в кровати в строго указанное время. Девочка должна понимать, что положено делать и чего делать нельзя, с младых ногтей осознать, что такое обязанности». На тему долга и обязанностей дедушка мог разглагольствовать бесконечно. Другим поводом для его вечных придирок ко мне было мнимое отсутствие ответственности. Во всем, что бы я ни делала, он видел легкомыслие и беззаботность. Никаких поблажек, невзирая на мой возраст, дедушка мне не давал. Он не хотел понять, что я — всего лишь маленький ребенок, который порой поступает спонтанно, подчиняясь первому импульсу.
Париж… Какое значение для меня имело осознание того факта, что я очутилась в этом городе? Занятая своими мыслями, я, тем не менее, замечала, что своим внешним видом сильно отличаюсь от большинства прохожих. И дело было не только в том, что я была хуже одета. Просто мой облик напоминал человека из иной эпохи. Будто меня вынули из кинохроники, снятой где-то в шестидесятые годы двадцатого века. Надо было срочно что-то делать. Недолго думая, я купила себе новый плащ. Вернувшись в отель, тут же позвонила Эве, чтобы рассказать ей об этом. Виделись мы с дочерью довольно редко, зато подолгу разговаривали по телефону, чуть ли не ежедневно. Однако теперь, по понятным причинам, вести пространные телефонные разговоры было бы слишком накладно.
— И какого он цвета? — спросила дочь.
— Довольно неопределенного, — рассмеялась я в ответ. — Что-то вроде бледно-салатового. Но уже нашелся человек, который его похвалил.
Этим
«Как можно грозиться размазать по стенке столь очаровательное существо?» — подумала я и улыбнулась ей. На ее лице тут же отразилось беспокойство.
— Я ваша соседка, — произнесла я по-русски, — живу рядом с вами.
— Уф, слава богу, — выдохнула она с облегчением, — вы говорите по-русски. А то я французский не понимаю…
Уже в кабинке лифта Надя сказала, что у меня красивый плащ.
— Мое новое приобретение, только что купила, — похвалилась я.
Выходя из лифта, я пригласила ее как-нибудь зайти ко мне на чашку кофе. Ничем не обязывающая фигура речи, правда? Как-нибудь, на днях или вообще никогда… Она поспешно поблагодарила.
— Меня зовут Надежда… — Остальные слова заглушил шум захлопывающихся дверей лифта.
Надя заявилась ко мне в тот же день, ближе к вечеру, принесла домашние пирожки, которые мать прислала ей из Москвы.
— Саше не нравится, что я торчу в номере, когда он работает. А что мне делать? Он говорит, сходи в кино. Много я пойму в этом кино…
— Вы надолго сюда приехали? — Я уже поняла, что это приглашение на кофе было не самой удачной идеей с моей стороны. Теперь эта малышка не отстанет от меня, поскольку грозному Саше надо работать.
— Пока еще не знаем. Саша встречается и разговаривает с потомками семьи Романовых… пишет книгу о последнем российском царе.
— Так он — писатель?
Надя отрицательно покрутила своей изящной головкой, презрительно выпятив нижнюю губу:
— Вот еще, писатель. Саша — кандидат исторических наук, ему только что исполнилось тридцать лет, а он уже защитил кандидатскую. — В ее голосе чувствовалась гордость.
Я же подумала, что в современном мире тридцатилетние кандидаты совсем не редкость, но вслух этого говорить не стала.
— А вы приехали сюда на отдых? — спросила она.
— Нет, буду вести занятия со студентами в Сорбонне. Приехала немного пораньше…
— Так вы, может, тоже кандидат или даже доктор наук?
— Да, я преподаватель, профессор.
Я уже была сыта по горло нашей беседой.
— Профессор! — повторила Надя с благоговением. — Если женщина — профессор в таком молодом возрасте, значит, она сумела сделать себе карьеру.
— Ну не в таком уж молодом, — возразила я.
— Но вам же еще не так много лет. Надо только чуть укоротить волосы, а то пучок сильно старит.
— Я привыкла к такой прическе. Мне с ней удобно, да и возни меньше.
Надя держала чашку, смешно отставив мизинец.
— Вы замужем, пани Юлия?
— Так вышло, что нет.
— А дети есть?
— У меня дочь.
— Она у вас единственный ребенок?
— Да, единственный.
— А как ее зовут?
— Эва.
— Красиво… — Надя взглянула на часы. — Мне пора. Вдруг Саше не понравится, что я надоедаю чужим людям? Осточертело уже в этом Париже — не с кем поговорить по-человечески. Все только большие глаза делают и пялятся, как на заморское чудище…
— Приходите, когда будет желание, — сказала я, провожая ее до двери.
— Буду забегать.
«Лучше как можно реже», — промелькнуло у меня в голове. Я сказала это из чистой вежливости, опасаясь про себя, что она воспримет мое приглашение всерьез. Просто мне было немного жаль девушку — она выглядела потерянной. Однако это не повод, чтобы жертвовать своим временем ради совершенно постороннего человека. У меня своих забот полон рот и проблем хватает.
Все дни напролет я бродила по городу, частенько сидела на скамейке в Люксембургском саду, по привычке вытаскивая из сумочки свои записки, без которых чувствовала себя не в своей тарелке. Порой мне казалось, что эти каракули — своего рода подпорки, так необходимые мне в жизни.