Мой русский любовник
Шрифт:
— Я не сплю, — откликнулась я. — Ну как повеселилась?
— Супер. И Катя супер, только она очень много говорит и страшно быстро. Я половину из того, что она говорила, не разобрала. Ты не обижаешься, что я с ней пошла?
— Да что ты, я ведь сама предложила.
— И все-таки лучше было бы нам пойти вдвоем с тобой.
В последний день мы выбрались в Нотр-Дам, хотя моей любимой церковью была церковь в Сен-Жермен-де-Пре. Но туда я могла бы повести свою дочь после долгого пребывания в Париже, а не тогда, когда она впитывает Париж
— А как дела у Гжегожа? Работа, по крайней мере, есть?
— К счастью, есть. Только перед моим отъездом пришлось ему посидеть дома — лил страшный дождь…
— Ваша жизнь зависит от того, идет или не идет дождь…
— Да нет, все не так плохо — дождь ведь не льет круглый год.
— У вас вечно финансовые проблемы, и, господи, как вы питаетесь! От такого питания у него, наверное, в чем только душа держится — работа-то тяжелая. Физическая. Видела я, что ты кладешь ему на тарелку — три картофелинки и чуть-чуть фасоли. Все это добром не кончится.
— Мама! Он прекрасно себя при этом чувствует — возможно, черпает энергию от деревьев. Один немецкий природовед и исследователь Манфред Химмель считает, что контакт с деревьями оздоравливает. Скажем, регулярное соприкосновение с дубом может вылечить массу болезней, а рябина, к примеру, укрепляет нашу волю. У вербы сильное энергетическое поле, непосредственно воздействующее на психику человека. А известно ли тебе, мамочка, что сосна благотворно влияет на нас даже на расстоянии пяти метров?
— Ты вычитала это из журналов, которые Гжегож выписывает пачками?
— И что в этом плохого? После того нервного срыва я несколько раз в день стояла, прижавшись к березе, ну той, что растет за нашим забором, прикрывала глаза и обхватывала ствол руками. И знаешь, сразу ощущала себя лучше. А береза как раз лечит депрессию. Так вот, немец, о котором я тебе говорила, убежден, что идущее от березы излучение способствует рождению идей, помогающих найти выход из безнадежной ситуации… И мы нашли выход из нашей безнадежной ситуации…
— Гжегож тоже прислонялся к березе?
— Ну почему, почему ты так говоришь? Так рассуждают люди, лишенные всякой веры.
— Рада, что вы с Гжегожем верите в силу деревьев, но позволь спросить: почему он их тогда срубает?
— Он их лечит, мама, помогает им, отрезая больные ветви и цементируя трухлявые стволы. А если ему предстоит срубить дерево, он целый день ходит больной, но что поделать, это его профессия… — Она вдруг замерла как вкопанная. — Мама, эти мосты через Сену, это что-то невообразимое! Катя все допытывалась, что мне больше всего понравилось в Париже, так вот теперь я знаю: мосты!
— Особо изысканным вкусом ты не можешь похвастаться, — усмехнулась я.
— А ты? Тебя они, мама, разве не приводят в восхищение? Только посмотри на тот, что перед нами, посмотри
Мы остановились у одной из букинистических лавок, Эва купила себе постер с «Фоли-Бержер», выполненный в стиле двадцатых годов прошлого века. Сказала, повесит его в спальне. Сидеть в ресторане не захотела — жаль тратить время. Купили себе по багету, я — с ветчиной и салатом, она — с твердым сыром. Уминали их, сидя на лавочке и любуясь на воду, по которой плыли, кружась, осенние листья.
Сумерки застали нас на лестнице базилики Сакре-Кёр. Мы присели на ступеньках немного отдохнуть — ноги горели от долгого хождения по Парижу. Теперь бесконечный город был перед нами как на ладони.
— Я так рада, мамочка, что ты живешь здесь.
— Я здесь не живу, а временно пребываю. И не знаю, как долго еще пробуду.
— Не говори так. Саша боится этих твоих мыслей. Он не заслуживает такого отношения.
— Понимаешь, я не хочу, чтоб кто-то считал мои морщинки.
Эва аж подскочила на лавке:
— Что ты такое говоришь?! Твои морщинки тебя украшают. У тебя такое интересное лицо… Твое лицо мне нравится больше, чем Катино, красивое и без морщин… Я совсем не удивляюсь, что он полюбил именно тебя.
— Мне бы еще полюбить себя…
— Да, это всегда было твоей проблемой, мама. Тебе надо помнить об этом и больше прислушиваться к тем, кто тебя по-настоящему любит.
Вот такая мудрая моя Эва. И такая родная. Произошло так, что, не понимая друг друга как мать и дочь, мы отыскали дорогу к нашим сердцам как две женщины.
Орли, половина пятого дня
На табло высветился номер рейса Польских авиалиний. Можно идти регистрироваться и сдавать чемодан в багаж. Он вдруг стал таким тяжелым, что не получается сдвинуть его с места. С самого раннего утра я передвигалась с ним по всему аэропорту, а теперь не в состоянии оторвать от пола. Пихаю его перед собой по скользкому мрамору.
Небольшая операция оказалась не такой страшной, как я предполагала. Возможно, все зависело от настроя — я перестала к этому относиться как к неминуемой катастрофе, посчитав ее просто малоприятной необходимостью. Профессор Муллен сдержал слово, я провела в клинике только одну ночь, утром меня выписали. Дома я сразу пошла под душ и долго стояла под ним, смывая ненавистный больничный запах. Меня радовало, что все уже позади, а самое главное, что это удалось провернуть без участия Александра. Хотя и не совсем. Пришлось рассказать ему о биопсии — нам нельзя было жить супружеской жизнью по крайней мере две недели. Саша сразу насторожился:
— Все действительно так, как ты говоришь? Страшное позади?
— Да, все так. И не будем больше об этом.
Америка произвела на него впечатление, хоть он и не хотел в этом сознаваться. Оказалось — вот неожиданность! — там есть пара-тройка интеллигентных людей, которые не носят ковбойских шляп и полусапожек на каблуках. Его книга заняла в рейтинге бестселлеров пятую строчку.
— Теперь мы сможем многое себе позволить, — сказал он, — снимем квартиру побольше, а может, даже купим.