Мой шейх
Шрифт:
Добежать до Кемаля она не успела. Её перехватили за руки стоящие близко бедуины, ударом по спине поставили на колени. Сам Аль Мактум никак не отреагировал на такое жестокое обращение с молодой девушкой. А затем сквозь толпу протиснулся высокий араб, который хладнокровно ударил Амину по лицу.
От её рыданий у меня застыла кровь. Собрав все силы, я встала на ноги и, шатаясь, пошла прочь из шатра. Не разбирая пути, не понимая, что именно сделаю. Зная только одно — я не прощу себе, если останусь в стороне.
Я вышла в пропитанную жаждой
И тут поселенцы и вовсе обезумели. Начали выкрикивать что-то и указывать уже на Амину. А затем кто-то подошёл к уже знакомому мне столбу с цепями, чтобы разомкнуть обручи оков…
Кемаль и бровью не повёл. Кивнул, не оборачиваясь, не обращая внимания на рыдания Амины. Обвел взглядом ликующую толпу.
Это было похоже на убийство на арене Колизея. Император спустился на арену, чтобы собрать все овации — как же, подарил развращенной толпе зрелище. И даже не бои гладиаторов, нет — убийство беззащитных рабов…
— Признаешь свою вину? — сухо, даже с каким-то скучающим выражением лица спросил Кемаль у оцепеневшего Дубая. — Кто дал тебе эти записки?
Я считала себя человеком, для которого собственное благополучие всегда будет на первом месте. Особенно сильно это проявилось тогда, когда я вырвалась из-под опеки деспотичного отца. Словно открылись глаза на все эти манипуляции сознанием и традициями. Тогда я поклялась сама себе, что никто больше не сможет и не посмеет управлять мною.
Но то, что происходило сейчас, сломало меня за считанные секунды. Так легко и без усилий, как никогда бы не смог сам Кемаль, если бы решил меня высечь снова.
Дышать было трудно. Ноги не слушались. А я шла вперед, понимая, что на фоне всего происходящего моё душевное спокойствие уже не имеет прежней ценности. Что я не смогу жить, зная, что не остановила это безумие, виной которому сама же и стала.
Дубай смотрел в глаза Кемаля. Смотрел, не замечая, что по щекам текут слезы. Каждый крик Амины, которую сейчас распинали на перекладине для порки, заставлял его тело содрогаться, и только усилием воли он не повернул голову.
— Я сам их написал.
Наверное, ничто не могло вызвать ярости дикой толпы так сильно, как это признание.
— Известно ли тебе, несносный мальчишка, — сощурился Кемаль, — что рабам запрещено знать грамоту? Ты скрыл свои познания от своего хозяина, как и Амина — от своего? Ты знаешь, что ей грозит за такое?
— Она ни при чём. Я обучился грамоте сам, шейх. Я один должен нести наказание!
— Почему ты не говоришь правду, Дубай? — Аль Мактум скосил глаза, остановив меня своим взглядом, но не задержав внимания. Он вёл себя так, будто не заметил. — Ты должен был прийти ко мне и сказать правду. Ты хотел помочь бежать моей личной рабыне!
— Я понесу
— Тем хуже для тебя, — Кемаль поднял глаза. — Мерхан-бей, ты можешь обратиться ко мне с просьбой. Если сам накажешь эту женщину.
— Сделай это ты, мой шейх, — поклонился лысый араб. — Это будет лучший урок покорности для неё.
— Что ж, несите кнут. А тебе, мальчишка, придётся смотреть перед тем, как я позволю людям избрать тебе наказание…
— Остановись!
Мои легкие обожгло огнем. А может, все это мне показалось. Внутри было в тот момент будто напалмом выжженное поле. Сама пустыня показалась ласковым оазисом по сравнению с этим. Рыдания подкосили меня, стоило лишь встретиться глазами с ошеломленным взглядом Дубая.
Мне хотелось обнять его и укрыть на груди. Не позволить даже яростным взглядом варваров коснуться единственного, кто имел право зваться благородным в этой преисподней. Что я почти и сделала, закричав, когда Кемаль схватил меня за шиворот.
— Шайтан тебя возьми, женщина! В свой шатер!
Я не слышала. Вцепилась пальцами в кандуру Кемаля, рыдая, сжимая, зная одно — я не уйду до тех пор, пока не пробью его броню и не вымолю спасение тем, кто не должен был нести столь ужасное наказание.
— Я приду в твой шатер! Я сделаю все, что ты скажешь! Останови это сейчас же!
Колени подкосились от бессилия. А может, это взлетела на воздух моя воля внутри, толкая к ногам поработителя в униженном отчаянии. Колени коснулись каменистого песка, слезы упали следом, мгновенно высыхая на все еще горячем песке.
Кемаль не проронил ни слова. Не попытался меня поднять. Бесконечно долго смотрел сверху вниз, предупреждающе подняв ладонь.
— Все, что я захочу? Даже если у тебя не хватит сил это сделать? — прозвучал его голос на английском. — Ты понимаешь, что теперь я не смогу быть с тобой добрым? Они этого не поймут?
— Да. — Внутри меня что-то отмирало.
— Ты заставила меня наказать рабов, которые всего лишь попали под твоё влияние, коварная женщина. Ты сама сделала из меня демона своими играми в горячо-холодно. Ты понимаешь, что все мои обещания доставить тебе удовольствие теперь можно считать всего лишь словами?
— Да, — вытирая слезы и сотрясаясь в рыданиях, прошептала я. — Я на все согласна и не скажу тебе «нет». Только прошу. Отпусти их. И дай слово, что их хозяева не накажут…
— Хорошо, — видимо, издеваться, описывая все предстоящие мне унижения, Кемалю не доставляло особого удовольствия.
Повернувшись и как будто забыв о моем присутствии, мужчина отдал приказ.
Конечно же, толпе не могло это понравиться. Но возразить шейху никто не посмел. Уже распятую на цепях Амину освободили, Дубай поспешил подбежать к ней и обнять. Они успели только перехватить мой взгляд и поклониться, но выразить благодарность иначе как взглядом не успели.