Мой шейх
Шрифт:
Толпа замирает. Я чувствую кожей их смятение. Но понимаю, что мои слова достигли цели.
Какими бы варварами не были бедуины, какие бы бесчинства не творили, у них существовал свой кодекс чести. И в этом своде правил нападение исподтишка приравнивалось к самому большому преступлению. Сейчас произошёл явный перекос в мою пользу. В случае с Газаль появление отца, которого чтили безмерно, спасло ее жизнь.
— Кроме того, ты посмел роптать на своего шейха, что дал тебе кров, еду и жизнь, которой вы не знали в своем вымирающем племени. —
— Ты никогда не узнаешь его имени! — приговоренный туарег вспотел вовсе не от зноя, а от страха. Но справедливо рассудил, что терять ему нечего, смерть уже дышит в затылок. — Живи с этим, Кемаль Аль Мактум, и бойся каждого шороха!
— Ты сделал свой выбор, — я замахиваюсь кнутом и бью его по лицу, оставив кровавый след на коже. — Смерть!
Крик разрывает тишину. Наконечник кнута выбил ему глаз. Зарифа закрывает лицо руками и захлебывается в рыданиях. Но это только начало. Я делаю знак своим преданным воинам, и тотчас же они хватают туарега, опутывая его конечности длинными ремнями.
Два чистокровных жеребца уже нетерпеливо взбивают песок копытом. Когда-то я просил отца упразднить столь варварскую казнь, но он мне отказал. И теперь я ему благодарен за это.
Крики и мольбы о пощаде тонут в гуле толпы. Никто не становится на сторону смертника. Может, просто не верят, что я сейчас это сделаю, ждут, что дам ему шанс сознаться. Но у меня еще трое тех, кто заговорит. Только, скорее всего, они действовали по указке посредника. Посмевший замахнуться на мою жизнь явно неглуп, и заметал следы особо тщательно.
— Пощади, Кемаль! У меня не было выбора! Он угрожал найти и перебить мою семью в племени! Я не знаю, кто этот человек, я не видел его лица! Он всегда вызывал меня в пустыню под покровом ночи…
— Приступайте, — в это легко поверить. Но прощать тех, кто не пришел ко мне и не заявил о готовящемся покушении, а хладнокровно начал играть в эти игры, я не стану.
Толпа расступается. Отчаянный душераздирающий крик мог бы что-то задеть внутри, но там пустота и жажда мести. Его наверняка слышит Газаль, и уже за одно это я готов сделать агонию смертника еще более ужасной.
Кони срываются с места, пришпоренные седоками. Тело приговоренного окутывает облаками пыли, когда его тащат за собой два сильных скакуна. Они будут скакать рядом не более трех минут, после чего разъедутся в стороны, разорвав тело на части.
Вот теперь я вижу на лицах поселенцев то, что должен был видеть изначально. Многие кусают губы оттого, что не могут увидеть финальных аккордов казни. Но побежать следом не решаются. Я никого не отпускал.
Зарифа бьется на песке и воет, как раненый зверь. Поднимаю ее за волосы, заставляя посмотреть себе в глаза.
— Вижу, ты уже не столь смелая? Ваши сведения оказались бесполезны. Ты не купишь себе легкую смерть.
— Пощады, шейх! Я…
— Вот как? — от моего прищура она содрогается еще сильнее. — Ребенка? Ты зачала в блуде? Что за это полагается по закону твоего племени?
— Пощади! — она тянет ко мне руки. — Мой ребенок, он невиновен!
— Лекаря сюда. Пусть осмотрит ее. Но знай, если ты говоришь правду, это ничего не изменит. Ты проведешь время до его рождения в цепях, в заточении, после чего твою голову снимут с плеч. Ну? Ты соврала?
— Прости! Да, я солгала! Я не хочу умирать! Но мне не оставили выбора!..
— Саид, — вздыхаю я, — принеси шелковую удавку и раскаленные щипцы. Похоже, мне стоит преподать урок, как надо уважать своего шейха…
Палящее солнце безмолвно взирает с высоты за тем, как я жестоко разбираюсь с теми, кто желал смерти. Моей или же моей возлюбленной Газаль — не имеет значения. В небе кружат коршуны. Они почувствовали запах смерти. Крики вдалеке уже прекратились. А толпа скандирует мое имя и требует смерти преступникам.
Саид рад реабилитироваться в моих глазах. Смотрит в заплаканное лицо Зарифы, оскалившись, бьет ее ногой в живот. Я ему не препятствую. Я и без того сделаю скидку для женщины, что верно служила моему отцу: ее смерть будет легкой. И даже стальные прутья, что раскаляются в жаровне, капля в море по сравнению с теми пытками, что ждут мужчин.
За Ассасином я раньше не замечал явных садистских наклонностей. Несмотря на все его слова, он будет предан мне до самой смерти. Мне, но не тем, кто мне близок, помимо отца. И жестокость по отношению к Зарифе ничто иное, как ярость — ярость за то, что недоглядел, не предотвратил неизбежное. И спрятанный глубоко в душе страх за мою жизнь. Как иначе, ведь я вырос практически на его глазах.
Зарифа бьется в истерике. А затем кричит, захлебнувшись в рыданиях, когда Саид стаскивает с нее сандалии и прижимает раскаленный прут к пятке. Это еще одна традиция диких племен — отмечать тех, кто умер позорной смертью в результате разбоя, убийства или предательства.
Моя Газаль, как же мне хочется сейчас обнять ее и успокоить. Пусть умирают те, кто едва ли не стал причиной ее смерти, нежная роза к такому не привыкла. Мне придется сделать все возможное и невозможное, чтобы стереть с ее памяти этот кошмар. Надеюсь, она послушалась Амину и не подглядывает за происходящим.
Саид не дает клейменной преступнице прийти в себя. Накидывает на ее шею удавку и медленно затягивает петлю. Смерть действительно легкая. От боли вследствие ожога Зарифа почти не чувствует захвата на горле. Под любопытство толпы, получившей хлеба и зрелищ, Ассасин уверенно затягивает удавку. Смертница хрипит и бьется, но захват не ослабевает. Медленно капают секунды. Меньше минуты — и ее обмякшее тело падает в песок. Саид касается вены на шее и утвердительно кивает. Словно темные тени, верные стражи волокут тело прочь от места казни.