Мой сладкий грех

Орлова Ника

Отрываю взгляд, замечаю тетю Марину, стоящую у подоконника.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, — отвечает, тоном оповещая, что я не оправдал ее надежд.

Плевать, присаживаюсь возле Ники, глажу тыльной стороной ладони по не травмированной щеке.

— Ты как?

— Могло быть и хуже, — сдавленный голос выворачивает мое нутро наизнанку — Машина сильно разбита?

— Я не смотрел. Забудь о ней.

— Я не знаю, как так получилось, Назар. Она стала тормозить, как в гололед, не понимаю, что произошло.

— Кто-то

повредил тормоза.

— Что?! — слышу за спиной голос ее матери.

Ника замирает в потрясении, открывает рот, но так и не может ничего произнести.

— Ты никого не видела, возле двора, когда приехала?

— Нет, — машет головой.

— Назар, — включается тетя Марина, — с этим должна разбираться полиция.

— Она уже разбирается, — говорю для успокоения. — Ты после удара отключилась? Что помнишь?

— Начала тормозить перед поворотом, меня повело. Испугалась, попыталась удержать руль, но, когда легонько нажала на газ, меня понесло на бордюр, при прыжке сильно ударилась головой о боковое стекло, и больше не помню ничего.

Огромные глаза застилают непрошенные слезы, она пытается их подавить, сжимает губы, но они, все равно, выливаются и стекают крупными каплями по щекам.

Меня накрывает, комок подкатывается к горлу и хочется кричать, никогда еще не испытывал того, что чувствую сейчас. Что это — жалость, сочувствие, злость? Или все вместе?

Бережно, насколько могу, обнимаю ее, прижимаюсь, боясь даже дышать. Она упирается лбом в мою грудь и горько плачет.

— Не плачь, Солнышко. Главное цела.

Слышу глухой звук закрывшейся двери позади, нас оставили одних.

— Прости, это из-за меня…

Ника поднимает на меня заплаканное лицо.

— Я теперь надолго вышла из строя…

— Переживем…Мне нужно ехать, вечером проведаю тебя. Что привезти?

— Планшет в спальне на тумбочке. А то я тут завою.

— Может, фрукты?

— Давай, на твой вкус.

Закрываю дверь палаты, Калинин сидит неподалеку на диванчике. Поднимается, увидев меня.

— Сколько она здесь пробудет? — спрашиваю, отмечая, что он уже не такой злой, как вначале.

— Пару дней понаблюдают, если все нормально, отпустят домой.

— Я вечером приеду…Если не загребут…

— Ты сейчас в полицию?

— Угу, только домой заеду, записи с камер сниму.

— С тобой поеду.

— Зачем?

— Ты был когда-нибудь на допросе?

— Нет.

— Поэтому и поеду, как адвокат. Заодно с материалами дела ознакомлюсь.

По дороге домой ухожу в свои мысли, Калинин тоже, думаем каждый о своем. Звонок Богдановича отбиваю, но он настырно прорывается снова.

— Алло!

— Что там у тебя стряслось?

— Неприятности. Меня пока не будет.

— Все серьезно?

— Да, при встрече расскажу.

Отключаюсь, нет желания с кем-то перетирать эту тему. Злость трансформировалась в тяжелый осадок навалившихся проблем, прямо как несколько месяцев назад, только та боль была тупая, а эта

режущая по живому.

— Никак не могу понять, — прорезается сквозь поток моих мыслей Калинин, — тебе аварию хотели устроить или тебя подставить.

— Вряд ли подставить. Шансов, что за руль села бы Ника один к десяти. Она уже вдогонку у меня машину попросила.

— Значит, кому-то было нужно устранить тебя…или покалечить. А машина стояла за двором или в гараже?

— Мы вчера с парнями в баре сидели долго, я под утро на ней приехал, загнал в гараж.

— И больше никого в доме не было, может, садовник?

— Никого, всех распустил на выходные.

Открываю дом, впускаю Калинина, сам прохожусь по камерам по всему периметру, их четыре. Захожу в гостиную, Калинин, стоя у окна задумчиво рассматривает сад.

— Я переоденусь, посмотрим видео и поедем, — он кивает.

На скорую руку принимаю душ, переодеваюсь в цивильную одежду. Небрежно кинутый на кровать мобильный напоминает о себе резким звуком.

— Да, пап. Привет.

— Что случилось я знаю. Ты где сейчас?

— Дома, собираюсь в отделение. Дядя Костя поедет со мной.

— Предположения есть?

— Нет, вообще.

— Думай, кому дорогу перешел. Просто так такое не случается.

— Да никому. Вообще без вариантов.

— Тогда ищи бабу.

— Это слишком!

Если только Гретта… Эта истеричка, перед тем, как вскрыла себе вены, грозилась убить меня. Но, нет. Она бы сюда не достала, не смогла бы такое провернуть в чужой стране.

— Сынок, поверь мне, мстительнее, чем обиженная баба, нет.

— Ладно, разберемся.

— После ментовки набери. Если понадобится помощь, я на связи.

— Хорошо, спасибо.

Пересматриваем записи, зацепиться не за что. Вот я подъезжаю, загоняю машину в гараж, закрываю пультом ролету, захожу во двор. Дальше никакого движения, кроме прохожих и проезжающих мимо машин. Вот Калинин привозит и высаживает Нику, дальше я уезжаю на Рендже, она после меня минут через пятнадцать выезжает из гаража, и скрывается за пределы доступности камеры.

Смотрим друг на друга, у обоих полное недоумение.

— И что мы следователю будем показывать? — говорит он.

— Ничего не понимаю… — я был просто уверен, что с записями что-то прояснится.

После выхода из участка настрой падает на ноль. Сижу в машине, повиснув на руле и тупо пялюсь перед собой. Калинин остался знакомиться с делом, и выяснить для себя что из себя представляет следак. На допросе вел себя так, как будто уже решено, что аварию подстроил я. Молодой, не старше меня, надменный, пи*дец. Единственное, что его сбило с толку, так это Калинин, выступивший в роли моего адвоката. Он всеми силами пытался доказать ему, что у меня нет алиби и больше некому было это сделать. Когда Калинин спросил какой мотив, выдал, что возможно, ревность. Но он еще проработает другие мотивы. Не другие, бл*дь, версии, а другие мотивы.