Мой век – двадцатый. Пути и встречи
Шрифт:
Более двухсот лет тому назад Иоганн Фабер Первый сделал в Нюрнберге первый графитный карандаш. К 1925 году этот старинный городок был окружен современными карандашными фабриками, принадлежавшими семье Фаберов или ее отпрыскам и родственникам. Самая крупная фабрика принадлежала А.В. Фаберу. Она была расположена в небольшом городке Фюрт, в нескольких километрах от Нюрнберга.
Ни один князь или феодальный барон никогда не правил своими владениями так неограниченно, как фирма А.В. Фабер правила Фюр-том. Ее слово было законом, и все в городе находилось под ее контролем: муниципалитет, полиция, общественные учреждения.
Много лет тому назад фирма решила, что железная дорога или даже трамвайная линия могут способствовать появлению в городе
Остальные карандашные фабрики были такими же крепостями. Большинство рабочих получало здесь место по наследству от отца к сыну, и так несколько поколений. В результате они становились потомственными мастерами, искусными и терпеливыми, в совершенстве знающими свое дело и не способными почти ни на что другое. Ревниво охраняя свою карандашную монополию, Фаберы издавна заботились о том, чтобы никто из подчиненных не знал более, чем одно из звеньев их сложной организации. Представление о ней в целом было привилегией членов семьи и немногих верных служащих.
Проведя неделю в Нюрнберге, я знал о карандашном деле не больше, чем в день приезда, однако я начал понимать, с какими мне придется столкнуться трудностями. Думаю, если бы в тот момент я мог аннулировать полученную концессию, то я с готовностью пошел бы на это. Но как раз тогда, когда положение казалось совсем безнадежным, счастливый случай пришел мне на помощь.
Благодаря рекомендательному письму к одному из местных банкиров, я познакомился с инженером по имени Джордж Бейер, занимавшим важный пост на одной из главных карандашных фабрик. Оказалось, в молодости, отличаясь любовью к приключениям, он незадолго до войны принял предложение построить карандашную фабрику в России. Война помешала осуществить его планы, в России он сначала был интернирован, потом освобожден, но ему не разрешили вернуться в Германию. Он женился на русской девушке и нашел в России какую-то работу до окончания войны, когда он смог вернуться домой.
Бывшие работодатели встретили его холодно - он обманул их доверие! В течение многих лет он не мог найти никакой работы. Только когда они наконец решили, что он получил хороший урок, бойкот был снят, и ему снова дали возможность работать. В наш век такое обращение с людьми может показаться невероятным, но для Нюрнберга - это обычное дело. Я узнал об одном мастере, который, прослужив двадцать пять лет у Фабера, принял предложение работать на вновь открывшейся карандашной фабрике в Южной Африке. Он получил паспорт для выезда из Германии, но нюрнбергская полиция запретила ему выезд из города! Десять долгих лет проболтался он в Нюрнберге, не находя работы по своей единственной специальности.
Такая тирания в определенном смысле обернулась против тех, кто ее осуществлял, и помогла мне добиться успеха. Я выяснил, что многие были готовы променять традиционную верность фирме на более свободную жизнь. В течение двух месяцев мне удалось набрать весь нужный штат — я предлагал гораздо лучшие условия, чем эти люди когда-либо могли получить в Фюрте. Джордж Бейер получил зарплату десять тысяч долларов в год плюс премиальные в размере нескольких центов за каждый изготовленный карандаш. Очень скоро после начала работы фабрики премиальные в несколько раз превысили его зарплату. Рабочим предлагалась сдельная оплата труда.
Но мои трудности не кончились с наймом сотрудников. Паспорта для них пришлось заказывать в Берлине, где Фаберы не пользовались достаточным влиянием, чтобы чинить мне препятствия. Затем нам пришлось проявить всю изобретательность, чтобы получить для них русские визы; если бы их выдали в Берлине, Фабер наверняка узнал бы об этом. Мы отправили наших новых сотрудников с семьями в Финляндию, объявив, что они едут в отпуск,
Одновременно я разместил заказы на необходимое оборудование и подготовил планы будущей фабрики. Среди нанятых мною рабочих многие были семейными людьми, поэтому я должен был пообещать им домики с садиками, к которым они привыкли в Нюрнберге, школы для детей и все удобства немецкой жизни, которых, как они опасались, им будет не хватать в Москве.
Я даже согласился обеспечить их добрым немецким пивом, но, к счастью, русское пиво пришлось им достаточно по вкусу.
Покончив с этим делом, я отправился в Бирмингем, в Англию, чтобы подобным же образом организовать на нашей фабрике цех производства стальных перьев. Вначале мы его не планировали, но Концессионный комитет так настаивал на включении его в производственный план, что мы в конце концов согласились.
Я был удивлен, обнаружив, что положение в Бирмингеме сходно с нюрнбергским. Здесь тоже производство перьев держалось в секрете. Большинство рабочих обучались мастерству с детства в полуфеодальных условиях. В Бирмингеме мне больше повезло с молодыми людьми, привычный уклад жизни которых был нарушен войной, и теперь они были готовы искать новых приключений за границей.
Наученный опытом, я прежде всего поместил в местной газете объявление ’’ищу инженера”, а найдя его, сумел через него набрать квалифицированных рабочих. Заказав оборудование, я вернулся в Москву в начале 1926 года, меньше, чем через три месяца после подписания концессионного соглашения, считая, что делу, по крайней мере, положено хорошее начало.
Следующая трудность заключалась в том, чтобы найти для нашей фабрики подходящее место. Еще два-три года тому назад я мог бы легко найти в Москве подходящее фабричное помещение, и за ничтожную цену. Новая экономическая политика и стабилизация советской валюты с обеспечением золотом стимулировали развитие промышленности, и положение коренным образом изменилось. После продолжительных поисков я узнал о заброшенном мыловаренном заводе, расположенном на окраине города у Москва-реки. Со всех точек зрения, за исключением состояния помещений, место было превосходным: более двух с половиной квадратных километров, с достаточным количеством свободной земли для жилых домов с садиками, школ и других зданий, которые я обещал рабочим, а также для возможного расширения производства в будущем. Но от заводских строений не осталось ничего, кроме стен без крыш и полов — это были почти развалины.
В течение недели я заключил арендный договор на десять лет (таким был срок нашей концессии), и тысяча рабочих взялись за дело. Здания были быстро отремонтированы, и в них была установлена заказанная в Германии система парового отопления. К апрелю уже можно было приступать к установке оборудования, которое к этому времени начало поступать из-за границы. Одновременно мы строили коттеджи с садиками для немецких и английских рабочих.
Мы построили клуб, школу, столовую и пункт первой помощи, который позже должен был быть превращен в больницу — настоящий маленький городок. Здание школы используется по сей день. Теперь в нем находится учреждение со сложным названием: ’’Детский сад и ясли № 647 московского завода по производству писчебумажных принадлежностей”,
Что касается оборудования для фабрики, то здесь я проявил осторожность и настоял на том, чтобы для его установки каждая фирма командировала своих собственных специалистов. Каждый узел оборудования был пронумерован, а общий план установки был разработан заранее до мельчайших подробностей. В Советском Союзе, где новейшее импортное оборудование для русских техников обычно является закрытой книгой, такая предварительная подготовка играет важную роль. Раньше советское правительство терпело убытки в сотни тысяч и даже миллионы долларов, пытаясь монтировать импортное оборудование без необходимой технической помощи и надеясь собственными силами добиться стопроцентной производительности.