Мой загадочный двойник

Харвуд Джон

Среда, 11 октября

Мои молитвы услышаны! Вчера во второй половине дня я осталась в лавке одна, и всего через четверть часа после ухода дяди в дверях появилась прекрасно одетая молодая дама. Она была в переливчатом синем платье с кремовой отделкой и шляпке в тон; сочные цвета волшебно мерцали в полумраке. Я сидела за конторкой и глазела на нее, наверное, секунд десять, прежде чем она меня заметила. Моего роста и телосложения, с такими же, как у меня, каштановыми волосами, женщина эта показалась мне смутно знакомой, хотя я точно знала, что никогда прежде ее не видела. Когда наши взгляды встретились, мне почудилось, будто по лицу ее скользнула тень узнавания, уже в следующий миг сменившаяся неуверенной улыбкой.

— Прошу прощения, — промолвила она. — Надеюсь, я вам не помешала, но не вы ли будете

мисс Феррарс? — Говорила она тихим взволнованным голосом с едва заметным иностранным акцентом.

— Да, я мисс Феррарс. Не угодно ли войти?

С бьющимся сердцем я встала, чтобы поприветствовать гостью. Что-то в разрезе и посадке ее ясных карих глаз усилило во мне чувство, будто я где-то видела ее раньше. Затянутая в перчатку рука слабо дрогнула в моей — такая легкая, едва уловимая вибрация, словно между нами прошел электрический разряд.

— Меня зовут Люсия Эрден… — Фамилию «Эрден» девушка произнесла на французский манер. — И я здесь по поводу вашего объявления… только пришла я в надежде, что вы поможете мне. Видите ли, имя Розина Вентворт мне знакомо — я слышала его однажды в детстве, — но я понятия не имею, кто она такая, а равно не знаю, почему сердце настойчиво велело мне воспользоваться возможностью разузнать о ней, когда я прочитала ваше объявление.

— Это очень странно… прошу вас, присаживайтесь; здесь темно, к сожалению, но я должна оставаться в лавке до возвращения моего дяди… так вот, это очень странно, поскольку ровно то же самое я могу сказать о себе. Но сначала, мисс Эрден, не изволите ли рассказать мне, при каких обстоятельствах вы слышали о Розине Вентворт и почему она вас интересует.

— Да, разумеется. Дело в том, мисс Феррарс, что я единственный ребенок в семье, всю жизнь прожила в Европе и в Англию приехала впервые. Мой отец Жюль Эрден был француз и много старше моей матери — он умер, когда я была еще ребенком, — но моя мать выросла в Англии. Я потеряла ее всего год назад.

— Искренне вам соболезную.

— Как ни странно, — продолжала мисс Эрден, — я совершенно ничего не знаю о своих родственниках по одной и другой линии. Матушка решительно не желала говорить о своем прошлом; складывалось впечатление, будто ее жизнь началась в день моего появления на свет. Она всегда повторяла лишь одно: мол, в Англии она была так несчастлива, что не вернется туда ни за какие блага и вообще хочет все забыть. Как я ни упрашивала ее, как ни умоляла — все без толку. Матушка была образованна и много читала, в основном английских авторов; оставаясь наедине, мы с ней говорили только по-английски. Думаю, она происходила из богатой семьи — возможно, очень богатой, — но мы жили на скромный доход, оставленный отцом. В пересчете на английские деньги это составило бы не более двухсот фунтов в год, но на континенте жизнь гораздо дешевле. Собственного дома у нас не было, мы часто переезжали с места на место — я жила в Риме, во Флоренции, в Париже, Мадриде…

— Ах, как чудесно!

— Вы не говорили бы так, если бы провели всю жизнь в пансионах и меблированных комнатах, постоянно упаковывая и распаковывая чемоданы, постоянно расставаясь с людьми, к которым едва начали привязываться. Когда повидаешь столько великих памятников архитектуры, сколько повидала я на своем недолгом веку, начинает казаться, что все они на одно лицо. Будь у меня сестра, мы бы с ней находили утешение в обществе друг друга… но вы спрашивали про Розину Вентворт… Так вот, когда мне было лет семь, матушке нанес визит один человек. Даже не помню точно, где происходило дело, но думаю, что в Руане. Мы жили в коттедже, и там был сад с озером — настоящий подарок для меня. Прячась от воображаемого великана-людоеда, я заползла под свисающие до самой земли ветви дерева и вдруг услышала приближающиеся голоса. Украдкой выглянув из своего укрытия, я увидела матушку и высокого мужчину с землистым лицом, очень худого и сутулого, а немного погодя поняла, что разговаривают они по-английски. Я услышала, как мужчина говорит «я сохранил вашу тайну», а потом что-то вроде «но ей нельзя здесь оставаться» или «вам нельзя здесь оставаться». Матушкин ответ я не разобрала, но, когда они проходили мимо моего укрытия, незнакомец сказал что-то про Розину Вентворт. Мой слух уловил только имя и резкое восклицание, вырвавшееся у матушки, а потом голоса стихли в отдалении… Ко времени, когда я вернулась в дом, гость уже отбыл и матушка стояла у окна, отрешенно глядя на деревья. Услышав мои шаги, она вся вздрогнула и резко повернулась ко мне, а потом постаралась сделать вид, будто вовсе

не испугалась. На мой вопрос, что за человек приходил к ней, она ответила: «Какой такой человек? Должно быть, тебе привиделось». Даже когда я сказала, где именно пряталась в саду, она все равно упорно твердила, что меня просто сморила дремота и мне все пригрезилось. Наконец я спросила: «Мама, кто такая Розина Вентворт?» — а она вдруг мертвенно побледнела и выкрикнула: «Что еще ты слышала?» — да с такой яростью, что у меня душа ушла в пятки. Я повторила ей все слова, случайно мной услышанные, клятвенно заверила, что вовсе не шпионила за ней (матушка сурово порицала всякое подслушивание), и минуту спустя она принялась утешать меня и опять попыталась убедить, что мне все привиделось. А на следующий день мы навсегда покинули коттедж… Больше я никогда не спрашивала матушку про Розину Вентворт, но имя это запечатлелось в моей памяти, и когда я увидела ваше объявление, то сразу поняла, что непременно должна встретиться с вами.

— Все это в высшей степени необычно! — воскликнула я и тотчас поведала собеседнице о зеркале и моей воображаемой сестре Розине.

Далее я собиралась прямо перейти к рассказу о письмах Розины Вентворт, но Люсия (так я уже называла свою новую знакомую по ее просьбе) была настолько очарована моими детскими воспоминаниями и задала мне столько вопросов, что в конечном счете я рассказала о своем прошлом во всех подробностях. Не раз я пыталась перевести разговор на нее — ведь моя жизнь казалась такой заурядной и скучной по сравнению с ее жизнью, — но она решительно пресекала все мои попытки.

— Вы просто не представляете, — говорила Люсия, — что за счастье встретить человека, познавшего радости упорядоченной и спокойной жизни, о какой я всегда мечтала, и связанного крепкими узами любви со своими родными.

В течение всего разговора я постоянно ловила на себе ее взгляд, жадно исследующий все до мельчайшей черты моей внешности, и чувствовала себя смущенной и польщенной одновременно. Со времени матушкиной смерти никто не слушал меня с таким вниманием. Когда я дошла до рассказа об оползне, унесшем с собой наш коттедж, и ужасах, пережитых нами с тетушкой на скале, Люсия страшно побледнела и резко качнулась вперед в кресле. Испугавшись, что она сейчас лишится чувств, я бросилась к ней и обхватила обеими руками, а в следующую минуту вдруг с мучительной ясностью осознала, как давно уже никого не обнимала и как мне не хватало такой близости все последнее время.

Я долго стояла на коленях перед Люсией, чья голова покоилась на моем плече и щека прижималась к моей щеке, но наконец она отстранилась от меня с явной неохотой и снова села прямо. Мы обе начали извиняться — она за то, что так разволновалась, а я за то, что расстроила ее, — и всячески успокаивать друг друга, а потом Люсия призналась, что весь день ничего не ела, если не считать скудного завтрака, состоявшего из тоста и чашки чая.

— Где же вы проживаете? — спросила я.

— В гостинице для непьющих в Мэрилебоне. Я весьма ограничена в средствах — имею всего сто фунтов ежегодного дохода сверх небольшого капитала, — но тем не менее исполнена решимости остаться в Англии. Конечно, мои наряды стоят немалых денег, но я должна хорошо одеваться, поскольку у меня нет ни друзей, ни родственников, ни знакомых, которые могли бы дать мне рекомендацию. Я думаю поступить на сцену, но сначала хочу посмотреть Лондон.

— Мне бы очень хотелось стать вашим другом, — сказала я. — И уж конечно, я не позволю вам умереть от голода. Пойдемте со мной наверх: вы должны поесть, а потом я покажу вам письма Розины Вентворт.

Она изумленно взглянула на меня:

— Но откуда у вас ее письма, если вы потеряли все имущество вместе с вашим домом?

— Моя матушка оставила их — и другие бумаги, к которым у меня нет доступа, — на хранение нашему поверенному. Чуть позже я все расскажу вам.

Я без раздумий закрыла лавку и помогла девушке встать с кресла, с облегчением заметив, что румянец постепенно возвращается на ее лицо.

Когда Люсия перекусила — она попросила лишь чашку чая да кусочек хлеба с маслом и ела без особого аппетита, невзирая на голод, — мы поднялись в мою маленькую гостиную, где я поведала о странном распоряжении своей матери и сидела рядом с новой знакомицей на диване, пока она с напряженным вниманием читала письма. От бледных солнечных лучей, косо падавших сквозь пыльное окно, сочные краски ее переливчатого наряда сделались еще ярче и в ее волосах — высоко заколотых на затылке, в точности как у меня, — вспыхивали крохотные искорки. Закончив читать, Люсия с минуту молчала, перебирая письма с таким видом, словно не верила, что держит их в руках.