Мой Западный берег. Записки бойца израильского спецназа
Шрифт:
И, словно подслушав мои мысли, командование отправило наш отряд на границу с Ливаном.
33
«Хизбалла» — шиитское исламистское движение радикального толка в Ливане. Название движения буквально переводится с арабского языка как «Партия Аллаха». По классификации Госдепартамента США, это движение — в списке наиболее опасных международных террористических организаций.
На севере опять неспокойно. Месяц назад был инцидент между ЦАХАЛом и армией Ливана. Шестеро погибших с ливанской стороны, один раненый — с нашей. Плюс через месяц исполняется год с тех пор, как «Хизбалла» захватила в плен двух израильских солдат.
Кроме этого, недавно был конфликт с Сирией. В принципе, с ними у нас всегда есть проблемы. То они нам террористов зашлют, то мы им что-нибудь разбомбим. И все время напряжение на границе. По-научному это состояние называется «парадокс безопасности». Война начинается, несмотря на то что ни одна из сторон не заинтересована в ней. Просто из-за того, что каждая страна боится, что другая нападет первой.
Например, Сирия подвела танки к границе, а мы в ответ увеличили количество войск на приграничных блокпостах. ЦАХАЛ провел учения на Голанских высотах, а Сирия объявила общий сбор резервистов. Войска накапливаются, напряжение растет, и, в конце концов, одна из сторон не выдерживает и от страха нападения и боязни оказаться в проигрыше развязывает войну. Нелогично, но в истории есть огромное количество примеров того, что войны начинались именно так.
Поэтому вероятность того, что война все-таки будет, высочайшая. Об этом говорят газеты, политики и люди на улице. Политики кричат, что войны не будет, но если уж они используют слово «война», значит, есть предпосылки. Генералы предвещают войну летом, осенью или в скором времени, не называя конкретной даты. Четкой информации нет, но если война начнется, каждый хочет сказать после: «А я ведь предупреждал!» Газеты сравнивают соотношение сил между ЦАХАЛом и сирийской и ливанской армиями, резервисты не планируют отдых на лето — жалко терять билеты. А наша армия готовится.
Именно из-за этой ситуации командование решило послать нас на охрану границы вместо обычного пехотного полка. Вообще-то это не наш профиль — выходить в патрули и дежурить на блокпостах, но делать нечего — такая уж обстановка. Неделя учений, недовольное ворчание ребят, и все наше подразделение передислоцируется на север, в один из приграничных блок-постов. Наши оперативные задачи — патруль участка границы и засады на подступах к ней. Ну и, конечно, если будет война, мы зайдем в Ливан первыми. Или примем первый удар, это уж как повезет.
«Сраный Ливан! — я опускаю бинокль и делаю несколько глотков воды из трубочки. — Как же мне все это надоело!» — смотрю на часы. Еще десять часов до запланированного отхода. Снова поднимаю бинокль и вглядываюсь в зеленую массу деревьев. Покрытые лесом горы — самая отвратительная местность для нашей работы. Боевику ничего не стоит устроить засаду, расстрелять пару магазинов и скрыться в спасительной для него зелени. Обзор хреновый, а боевики «Хизбаллы» знают эту местность как свои пять пальцев. Все тропинки, все ущелья, каждый камешек. К тому же, наверняка, у них есть пара готовых огневых позиций, чтобы поддержать своих, если что. Поэтому все преимущества на этой территории у них. Или, по крайней мере, они так думают. Мы здесь именно для того, чтобы их удивить.
Сраный Ливан! Засада днем в июле — это просто отвратительное занятие. Еще вчера температура была тридцать три градуса в тени, а сегодня передавали, что будет еще жарче. Поэтому лежать в зарослях деревьев целый день — не самое большое удовольствие. Но ничего, терпим.
В деревне метрах в пятистах от нас — движение. Смотрю, кто куда едет, сколько человек, и записываю это все в журнал. Мы точно знаем, что там расположен бункер и блокпост «Хизбаллы», но наша задача на сегодня — не столько снять кого-то, сколько собрать развединформацию об этом участке территории. Где расположены огневые точки, сколько сил у врага. Даже, если мы заметим кого-то вооруженного, стрелять днем можно только в том случае, если он захочет перебраться через границу.
Мы будем действовать только в случае опасности для мирных жителей. Или если нас обнаружат. А так стрелять тут среди дня — это самоубийство.
Сраный Ливан! — пью еще, жара становится невыносимой, передаю бинокль Срулю. Сейчас его очередь наблюдать, а сам кладу каску под голову и пытаюсь немного поспать. Еще девять часов до темноты. Ночью мы сможем вернуться на базу.
…Из неотправленных писем брату:
«Привет, братишка! Я в Ливане. Здесь не так уж и плохо, еда нормальная, сигареты еще есть, только спим мы не очень много. Но это ничего.
Я хотел сказать тебе, что очень тебя люблю. Я так редко тебе это говорил, ты уж прости.
Сейчас все говорят о войне. Я не знаю, будет ли она, и когда начнется. Может, уже завтра. Может, так получится, что со мной что-то случится. И ты будешь спрашивать себя: зачем? Почему? За что? Почему он?
Так я хотел бы тебе объяснить.
Я верю и всегда верил, что мужчина должен быть бойцом. И в обычной жизни, и уж тем более — на войне. Может, кто-то скажет, что смешно воспринимать жизнь таким образом, что времена изменились.
Может быть. Но для меня жизнь — это борьба. Если я чего-то хочу — я добьюсь этого, несмотря ни на что. И эта борьба прежде всего с самим собой.
Я очень ленивый, я не люблю брать на себя ответственность, и я боюсь опасности так же, как и любой другой. Но при этом я знаю, что есть вещи, которые нужно делать. В первую очередь — для себя, для того, чтобы обеспечить достойную жизнь себе и своей семье. Поэтому, когда нужно, я встаю с дивана и делаю, даже если очень не хочу, поднимаю руку и беру ответственность на себя и довожу дело до конца. Боюсь, но перебарываю себя и делаю шаг вперед. Так надо. И я верю в то, что так и надо жить. Делать то, что ты хочешь, доводить дело до конца, выполнять поставленную перед собой цель, невзирая ни на что.
Это в жизни. А война — это критический момент, который требует обострения всех твоих чувств и сил. Война — это проверка для мужчины.
Я могу сказать тебе много о стране, которой я нужен и которую иду защищать, о долге перед родиной. Но это все слишком громкие слова, ты их и так услышишь. Я иду воевать за своих друзей, за свой дом, за свою подругу, которая сейчас спит дома, и за идеалы, в которые верю. Мужчина должен бороться за то, что ему дорого. Иначе проживешь всю свою жизнь в страхе, вечно пресмыкаясь перед кем-то.
Ничего не нужно бояться, брат. Все, что ты хочешь, то, как ты хочешь жить, — все в твоих руках, и всего можно достичь. Просто верь в свои силы и иди вперед.
Я люблю тебя. Передай привет маме».
34
— Я жив , —объяснял он Сантьяго однажды ночью, когда не светила луна и не разводили костров. — Вот я ем сейчас финики и ничем другим, значит, не занят. Когда еду — еду и ничего другого не делаю. Если придется сражаться, то день этот будет так же хорош для смерти, как и всякий другой. Ибо живу я не в прошлом и не в будущем, а сейчас, и только настоящая минута меня интересует. Если бы ты всегда мог оставаться в настоящем, то был бы счастливейшим из смертных.
В нашей стране особое отношение к смерти. Иное, чем в других европейских странах, — более обыденное. Слишком много опасностей есть в каждодневной жизни: теракты, войны… К этому привыкаешь.
В начале двухтысячных, после Второй интифады, по стране прокатилась большая волна терактов. Они происходили примерно каждый месяц. Каждый месяц слышишь сводки новостей: «Сегодня в центре Иерусалима произошел взрыв. Девять погибших и двадцать три раненых. Четверо из них в тяжелом состоянии. Ответственность за теракт взяла на себя группировка „Исламский Джихад“»…