Мой знакомый медведь: Мой знакомый медведь; Зимовье на Тигровой; Дикий урман
Шрифт:
— Полно, что иголку в сене найти, то и тут. Нешто упомнил, где перевернулись?
— Нет. Но все равно поплыву.
На другой день, лежа возле шалаша, Федор наблюдал за медленно двигавшейся по озеру черной точкой. «Кажись, там ищет. Может, и вправду чего найдет».
До позднего вечера ползала по озеру черная точка. Едва держась на ногах, Росин вышел на берег. Подошел к Федору и улыбнулся: на кусках бересты опять были расставлены глиняные горшки, миски, кружки.
— Ты прав, Федор, надежнее самим все
Глава десятая
На небольшой песчаной косе стоял медведь и настороженно смотрел в воду. Стайка маленьких рыбок, поблескивая серебристыми бочками, проплывала у самого берега. Медведь нагнулся — хвать лапой прямо с песком. Посмотрел — ничего, кроме песка. Бросил его в воду и опять уставился, смотрит… Вода отстоялась, подошла новая стайка. Опять всплеск — и снова неудача.
А в это время у шалаша старались другие рыболовы. Утопая в ворохах прутьев, Росин и Федор плели верши.
— Теперь уже скоро карась заикрится, — говорил Федор, поглядывая на набухшие бутоны шиповника. — Как шипига цвет выкинет, карась стеной попрет. Примета верная. В день столько поймать можно, сколько потом и в месяц не словишь.
Руки Федора легко, без единого лишнего движения делали свое дело. Казалось, прутья были живые и сами вплетались в вершу.
— Знаешь, Федор, смотрю на твои руки: прямо симфония.
— Что-то непонятное сказываешь.
— Красиво, говорю, делаешь.
— Что же в верше красивого? И у тебя такая.
— Да я не о том…
На стволах елей и сосен блестели тягучие, золотистые капли смолы. Нежно–зеленые, еще не совсем отросшие игольчатые листочки лиственницы будто хватило пламенем: побурели их кончики, опаленные солнцем.
Сейчас сам воздух, настоянный на смоле и хвое, казалось, пах солнцем.
Белка, которую жара застала далеко от гнезда, забралась в другое, наспех сделанное гнездо, устроенное только для того, чтобы спасаться в нем от жары.
— Да, и на жару Сибирь не скупится, — сказал Росин, стаскивая гимнастерку.
— А у вас в городе такая жара бывает?
— Еще хуже. Все каменное, так накалит — асфальт под каблуками протыкается.
— Что это — асфальт?
— Ты асфальт не знаешь? — удивился Росин.
— Может, и знаю, может, у нас в деревне как по–другому называется.
— Нет, — засмеялся Росин, — у вас в деревне его нету.
Росин положил гимнастерку и щёлкнул пальцем по глиняной миске.
— Смотри-ка, Федор, как просохли, — звенят.
— Звенят. Обжигать пора. Теперь уж, поди, не лопнут. Столько времени на солнце жарятся. Просохли как надо, не то что тогда.
…Стоящий у воды медведь вдруг приподнялся на задние лапы. Черный кончик его носа беспокойно задвигался. Медведь проворно отскочил от воды.
Над кустами, приближаясь к берегу, покачивалась верша.
А через несколько дней уже на многих деревьях вдоль берега белели затески.
Восходящее солнце осветило кроны деревьев. Ветки лениво шевельнулись от легкого ветерка, будто проснулись и зашептались о чем-то перед дневными делами.
Внизу, куда еще не заглянуло солнце, Росин из шалаша вытащил на еловых лапах Федора.
— Глянь-ка, шипига зацвела! — обрадовался Федор, увидев заалевший куст шиповника. — Теперича работы будет.
Прибрежные тростники качались и шуршали от подошедших к берегу косяков рыбы.
Росин, кренясь от тяжести, тащил корзину, до краев наполненную увесистыми темно–бронзовыми карасями. Вываливал рыбу возле Федора — опять к вершам.
Федор, вытянув увязанную в шины ногу, сидел возле широкой плахи и торопливо чистил карасей. Как ни проворно двигались его облепленные чешуей руки, он не успевал за Росиным. Все прибывал ворох отсвечивающих красной медью карасей.
— Полно таскать. И с этим до ночи не управиться. Ты, где верш больше, отгороди загончик, садок устрой. Туда всю рыбу. А горячка пройдет, перечистим.
Росин развесил готовую к сушке рыбу на вешала и, забрав нож, ушел к вершам.
Федор чистил карасей каменным скребком. Приладился и к этому инструменту. Одного за другим отбрасывал вычищенных карасей.
«Ха–ха–ха!» — закричали над вешалами чайки–хохотуньи, метя поживиться чужой добычей. Федор запустил в них палкой, и стая врассыпную.
Росин, закатав повыше штаны, поленом забивал в дно кол за колом. Сплошным, почти без щелей, частоколом отгораживал от озера маленький затончик…
Отгородил. Подцепил деревянным багром ближнюю вершу. Дернул… Не поддалась, будто зацепил за корягу. Снял рубаху и прыгнул в воду. Нет, не коряга, действительно верша. Но такая тяжелая, даже в воде не поднимешь. Катком выкатил ее на берег. Она — как длинная, сплошь набитая рыбой корзина. Того гляди, лопнет. Выпустил рыбу в садок, выкатил вторую, третью… еще и еще перекошенные от рыбы верши. Из последней выпустил не всю, набрал в корзину и притащил Федору.
— Густо карась прет, — радовался Федор. — Из веку его тут не ловят.
— Скоро надо бы план работы составлять. Смету на новый год… А я тут с карасями занимаюсь. Распределят деньги по другим статьям, оставят на все воспроизводство крохи.
— Что же, начальство не знает, сколько денег надо?
— Знает… Другие расходы есть. Каждый год из-за сметы войны… Поставят прошлогоднюю сумму, вот и топчись потом на месте.
Росин снял с вешал связку рыбы.
— Не хватит ей сохнуть?