Мой знакомый медведь: Мой знакомый медведь; Зимовье на Тигровой; Дикий урман
Шрифт:
Погас на верхушке пихты последний луч, пусто и тихо стало у дупла… Росин обложил хворостом ствол елки. Достал из туеса фитиль с кремнем, высек огонь и долго возился, раздувая пламя.
Ярко вспыхнул в вечерних сумерках костер. Испуганная белка недовольно ускакала по веткам…
Медленно обгорал ствол елки. Неподалеку глухо поскрипывали деревья, будто похрапывал лес во сне. Длинной палкой Росин счищал со ствола нагар.
«Мечты, мечты… Собирался в это время уже отчет кончить, в Москву поехать, Олю увидеть… А вышло…» Давно зажглись и заметно передвинулись по небосводу звезды. Опрокинулся ковш Большой
Чуть слышный треск. Росин встрепенулся. Это треснул подгоревший ствол. С минуты на минуту елка должна упасть. Подбросил еще немного дров. Большой огонь нельзя: спалишь и мед и елку. Да и маленькому огоньку работы теперь немного: даже неслышный ветерок заставлял елку потрескивать… Наконец дерево глухо треснуло, нехотя накренилось и рухнуло на землю, взметнув сноп искр. Росин схватил берестяное лукошко и вылил в дупло воду.
Опять горел костер, пережигая елку у дупла. При свете костра Росин рассек кору, сделал вдоль ствола насечки для клиньев. А потом до самого рассвета колотил дубиной по клиньям, пока наконец не развалил бревно надвое. Сразу же зажужжали пчелы: видимо, намокли не все. Росин отломил кусок от сотов и стал сосать душистый, самый свежий мед. Пчелы зудели над ухом, запутывались в волосах, в бороде. Одна ужалила в лоб, вторая — в губы. «Нет, надо сматывать удочки!» Росин принялся торопливо вырезать соты и складывать их в берестяной туес…
Невыспавшийся, опухший от пчелиных жал, Росин пошел к избушке. Вот и тропа. Что-то прошуршало впереди. Росин остановился, всматриваясь в завалы.
«Как будто никого… А вдруг опять медведь? Вот ведь отметины каких когтищ! Такая лапа одним ударом перебивает хребет лосю. Но что стоять? Надо идти, другой дороги нету».
И вдруг от удара в спину Росин упал на тропу.
Глава пятнадцатая
Росин выхватил нож, полный решимости как можно дороже продать свою жизнь.
Но сзади никого… Спереди тоже… А спину — будто разламывает!
Ж–ж-ж— услышал он и увидел крупного шершня. Один! Второй! Росин схватил лукошко, туес. И если бы шершни могли, они бы удивились: впереди — никого, сзади — никого. Был человек — и нету. А Росин, как спринтер, мчался по тропе…
— Как это тебя угораздило? — удивился Федор. — Весь в ссадинах.
— Да вот сумел… В завале упал. Еще повезло, задержался, ниже такие пики торчали — ой–ой–ой! А это ерунда.
— На-ка вот, замажь все. — Федор подал берестяную баночку с пихтовой смолой. — Разом затянет.
Росин рассказал, как пчелы изжалили и как на шершней угораздило нарваться.
— Как шарахнет в спину! Думал, медведь позвоночник перебил.
— А тут без тебя медведь к лабазу подходил. Рыбу причуял. Шумнул на него в окошко — сбежал.
— Вот бы его самого в лабаз.
— Да, — согласился Федор, — это бы дело.
— Ловушку какую-нибудь придумать… А что, если с ножом? На какого поменьше.
— Ишь ты, с ножом! — рассердился Федор. — Сунься. Больно ловкий. Хватит лапой — отдашь душу. Брат у меня, вдвоем были, с ружьями, и то… Верно, то шатун был — в берлогу не лег. А шатун завсегда лютый, напролом идет. Случайно наткнулись. Стрел ил я — неладно.
— Слушай, а ты ничего не слышал про медвежью болезнь? — вдруг спросил Росин.
— Что за болезнь?
— Читал я. раньше на медведей так охотились. Ни ружья, ни ножа не надо. Выследи пасущегося медведя, подкрадись и загрохочи со всей силой по заслону от печки. Шарахнется перепуганный медведь в сторону. Пробежит немного и подохнет от этой самой медвежьей болезни: кровавого поноса.
— Как же. слыхал. Сказки, поди, все.
— А может, и не сказки. Я об этом не раз читал. И ты ведь слышал. Надо попытаться. Чего мы теряем? А вдруг действительно медведя добудем? Только вот какую погремушку сделать?..
Вместо заслона вытесали широкую доску из разбитой молнией колодины. Высушили ее над костром, и теперь, если по доске ударить такими же сухими палками, раздавался громкий, резкий звук.
— Вот и готово орудие. Можно караулить.
— Вперед место приискать надо. А то все лето прокараулить можно — и не увидишь. Ты по урману много ходишь, вот и приглядывай поляну лучше. Сразу поймешь, на которой часто кормится.
…Однажды Росин прибежал в избушку.
— Федор, поляну нашел, во! — показал большой палец. — Почти наполовину без дерна! Весь в рулоны на краях скатан!
— Во–во! Червяков искал.
— Ну да, вся когтями перерыта. И дудник поеденный. И еще целый есть! В общем, завтра иду караулить. Тем более что обследование почти закончил.
…На другой день Росин встал затемно. Подбросил дров в чувал и при его свете собрал вооружение. За спину повесил доску–барабан, в карманы сунул палки, на пояс, как обычно, нож.
Светлело быстро. На тропинке стала видна даже сплошная сетка следов, оставленная ночью множеством дождевых червей.
Росин почти бежал.
Хоть и светло, но ни деревья, ни трава, казалось, еще не проснулись. Росин пошел осторожней… А вот и совсем остановился. Достал из туеска кусок толстой еловой коры. Подвязал к ногам под подошвы. «Теперь не учует».
На поляне вскарабкался на березу, присмотренную с вечера, уселся в развилку, приготовил «шумовое оформление». Даже в чаще сумрак уступил место ровному, чуть туманному свету утра. До самой земли свисали отяжеленные росой косы березок. На листке спала стрекоза с посеребренными росой крыльями… Слабый ветерок тронул верхушки деревьев, и они, будто проснувшись, первыми увидели солнце.
Росин взглянул вниз. Среди серой травы резко выделялась зеленая полоса. «Да это же мои следы! Сбил росу, когда шел. Если медведь увидит следы, пропала затея! Почуявшего опасность не перепугаешь до смерти», — заволновался Росин.
На нижний сук сухой пихты села небольшая, меньше голубя, ярко–оранжевая птица. «Ронжа», — узнал Росин. Подлетела вторая, и птицы принялись перелетать с дерева на дерево, присаживаясь только на самые нижние ветки. И фая, они несколько раз облетели поляну.
Бельчонок кольцом обвился вокруг шеи матери, и с этим живым воротником белка прыгала с дерева на дерево. Потом она спустилась на землю и побежала в молодой ельничек.