Моя безупречная жизнь
Шрифт:
– Он гниет в тюрьме вместо тебя. Ни за что ни про что.
О чем он?
– Он не гниет, – сказала я. – Нет…
Джеймс посмотрел на меня так, словно я безнадежно испорчена. Именно этого взгляда я боялась больше всего.
– Откуда ты знаешь? – спросил он.
В горле встал ком. Я не могла говорить, не могла думать. Мне так долго удавалось обманывать себя, что я почти поверила в собственную ложь.
– Ну вот видишь, – сказал Джеймс. – Не знаешь.
Он завел мотор.
– Что ты делаешь? –
– Везу тебя домой.
Поездка прошла как в тумане. Я помню только, как играло радио, которое Джеймс включил на полную громкость, чтобы не разговаривать со мной. Он остановился возле моего дома, но так и не посмотрел на меня. Я открыла дверцу, в голове крутилась мысль, что, возможно, это наш последний разговор.
– Джеймс, пожалуйста, – проговорила я.
– Пожалуйста что?
Я сама не знала, чего ждала от него. Прощения, наверное, но почему он должен был меня прощать?
– Извини, – прошептала я.
– Деньги не забудь, – сказал он.
Мне было плевать на деньги, но я все же взяла с пола сумку, а потом молча наблюдала, как машина Джеймса разворачивается и исчезает в темноте.
Он уехал, а я осталась оторопело стоять на подъездной дорожке. Вокруг меня раскачивались деревья, и я смутно удивилась тому, как еще держусь на ногах, когда даже старые дубы шатаются от дуновения ветра.
Вы, должно быть, растеряны. Извините. Я лгала и вам.
Глава 24
– Все еще голодная? – спросил папа.
Он обнаружил меня на кухне, когда я собирала себе сырную тарелку – ассорти из остатков всего, что было в холодильнике.
Стояла осень, начался мой второй год в старшей школе. Папа заключил сделку о признании вины и вышел из тюрьмы под залог. Оставалось дождаться вынесения приговора.
– Я делаю вид, что приглашена на роскошный прием, – ответила я.
Папа тут же перекинул салфетку через руку, изображая официанта.
– Желаете наполнить снова? – спросил он, указывая на мой стакан с минералкой.
Я хотела закатить глаза, но не выдержала и рассмеялась.
В спальне над нами раздавались шаги.
– Как мама? – спросила я.
Улыбка сошла с его лица.
– Нормально. Выживает.
– Значит, сегодня без свидания, – заметила я, подшучивая и над ним, и над собой.
Долгое время родители дважды в месяц уходили якобы на свидание, но на самом деле шли на сеанс к семейному психотерапевту, который помогал им справляться с давлением публичной жизни. Но после того, что произошло, они больше не могли его посещать.
– Подождем, пока все немного поутихнет, – сказал папа, стащив кусок манчего с моей тарелки.
– Эй! – возмутилась я. – Это мое.
Папа ухмыльнулся, и я на миг забыла, что через несколько дней мы предстанем перед судом, чтобы услышать
Мне вдруг расхотелось есть. Я подвинула тарелку папе:
– Бери.
Наверное, он догадался, о чем я подумала, потому что помрачнел и подвинул тарелку обратно мне:
– Я уже поел.
– Папа, что будет дальше? – спросила я.
– Жизнь потому и прекрасна, что никогда не знаешь заранее.
Он всегда оставался таким непрошибаемым оптимистом, что иногда было трудно понять, морочит он тебе голову или говорит серьезно.
Я сглотнула:
– Я плохой человек?
– Пошел бы я на такие хлопоты ради плохого человека?
Я пожала плечами – откуда я знала?
– Ты совершила ошибку, – сказал он. – Произошел несчастный случай, и ты приняла неправильное решение. Но одна ошибка не определяет тебя как человека.
Я нахмурилась. Конечно определяет. Только это и имело теперь для меня значение.
– Понятие о том, какой ты человек, какая ты личность, не сводится к одному плохому или хорошему поступку.
– Но я совершила ужасную вещь.
– Это правда, – пробормотал он. – Но тебе дали второй шанс. И теперь твоя миссия – принести в этот мир немного добра.
По-моему, невыполнимая задача. Как я могу нести добро, если только и делаю, что причиняю людям боль? Я безнадежна.
– Как я могу продолжать делать вид, что все нормально?
– А тебе и не надо делать вид, – ответил он. – Ничего уже не будет нормально.
Сквозь потолок было слышно, как наверху мама набирает ванну.
– Пойду узнаю, что там происходит, – сказал папа, хлопнув по столу. Он встал и вдруг оглянулся. – Тебе звонят.
Пока я удивленно разглядывала темный экран, он стянул оливку с моей тарелки.
– Эй! – возмутилась я.
Он быстро попятился к двери.
– Тинейджеры со своими телефонами. Как же вас легко обдурить.
И он подкинул оливку высоко в воздух и поймал ее ртом. Это был его классический трюк для вечеринок. После этого он исчез на лестнице.
Знакомая сцена?
Следующую неделю мы провели дома. Папа практически не выходил. Мы тоже. А какой смысл? Участок вокруг дома оцепили репортеры. Поэтому мы застряли во временной петле, томясь в ожидании и неопределенности. С задернутыми шторами, с опущенными жалюзи, где день и ночь слились воедино, а часы тянулись бесконечно медленно.
Хотела бы я сказать, что нам удалось провести эти дни вместе, но мы были слишком растеряны и подавлены, чтобы общаться. Никто не мог ни спать, ни есть, и каждый двигался по собственной траектории – дремал, рылся в холодильнике, выкидывал недоеденную еду в мусорное ведро и начинал все по новой.