Моя борьба. Книга четвертая. Юность
Шрифт:
Но не это в музыке главное. Самое важное – то, какая она. Когда я, например, слушал Remain in Light, а начиная с восьмого класса, я слушал этот альбом постоянно и он мне не надоедал, то когда приходил черед «The Great Curve», третьей композиции с ее потрясающим накатывающим и в то же время многослойным аккомпанементом, полным энергии, с духовыми и хором, то оставаться неподвижным было невозможно, просто невозможно, она поджигала мое тело, и я, самый неуклюжий в мире восемнадцатилетний парень, вдруг, сидя за столом, начинал раскачиваться, словно змея, то вперед, но назад, и меня тянуло
Или «Heaven Up Here» группы Echo and the Bunnymen, прямой противоположности Talking Heads – тут соль не в ритмах и драйве, а в звучании и настроении, в том великом стенании, порождаемом ими, во всей той тоске, и красоте, и мрачности, которая то накатывает, то отступает в их музыке, нет, которая и есть музыка. И хотя о вокалисте мне известно немало, хотя я прочел тонны интервью с ним, как и со всеми остальными музыкантами, чьи пластинки у меня есть, музыка стряхивала с себя все эти знания, не желала хранить их, потому что в музыке нет смысла, нет значения, нет личности, а есть лишь голоса, и каждый – со своими отчетливыми особенностями, как будто каждая эта особенность в своем чистейшем виде, без тела, без личности, да, как бы образует личность без лица; и на каждой пластинке было бесчисленное множество таких отпечатков из другого мира, который открывается, когда ставишь пластинку на проигрыватель. Я так и не уразумел, что меня наполняет, когда меня наполняет музыка, знал только, что мне всегда этого хотелось.
К тому же музыка, безусловно, меняла меня, с ее помощью я делался видимым, тем, кто вызывает восхищение, конечно не равное тому, которое вызывают создатели музыки, однако среди тех, кто ее слушает, я был в первых рядах. Здесь, на севере, этого, наверное, никто не заметит, как не замечали в Кристиансанне, но и здесь существовали ценители подобного, это я точно знал. И я непременно окажусь среди них.
Я какое-то время перебирал пластинки и расставлял их так, чтобы усилить впечатление, которое производил каждый из альбомов, и, возможно, позволить тому, кто станет их рассматривать, выстроить новые, неожиданные взаимосвязи. Потом я пошел в магазин – купил пива и замороженную пасту карбонара. Еще я взял кочан капусты, несколько яблок, несколько слив и гроздь винограда, которые на следующий день собирался использовать в качестве наглядного пособия на уроке природоведения с третьим и четвертым классами: знакомясь накануне с их учебным планом, я решил, что надо бы продемонстрировать им космос.
Вернувшись домой, я сунул пасту в микроволновку, а потом съел прямо из контейнера, запивая пивом и читая «Дагбладет». Сытый и довольный, я ушел в спальню и прилег на часок отдохнуть. Сознание еще долго подсовывало мне лица школьников и учителей и школьную обстановку, но затем все исчезло. К действительности меня спустя полтора часа вернул звонок в дверь. Чего ждать, я не знал, звонить мог кто угодно, поэтому к двери я направился в какой-то
– Разумеется! – сказал я, – проходите!
Как и другие гости, войдя в гостиную, они огляделись. Все три жались друг к дружке, подталкивали друг друга локтями, хихикали и краснели.
– Да вы садитесь! – я кивнул на диван.
Они послушно уселись.
– Ну, рассказывайте, – сказал я, – что вас ко мне привело?
– Мы хотели посмотреть, как вы живете. Нам просто скучно было, – призналась Андреа.
Значит, она у них главная? В школе мне так не показалось.
– Здесь заняться нечем, – добавила Вивиан.
– Ага, вообще, – подтвердила Ливе.
– Да, это никуда не годится, – согласился я, – но и тут у меня не особо весело.
– Да, настоящая дыра, – сказала Андреа.
– Ты про мою квартиру? – спросил я.
Она залилась краской.
– Да нет, вот вы глупый. Про деревню! – воскликнула она.
– Я как девятый класс окончу, прямо в следующую секунду свалю, – сказала Вивиан.
– И я тоже, – подхватила Ливе.
– Вечно ты за мной повторяешь, – сказала Вивиан.
– Ну да. И что? – удивилась Ливе.
– «Ну да. И что?» – передразнила Вивиан, да так точно, что даже дважды изобразила, как Лив дергает носом под дужкой очков.
– Оооо! – сердито протянула Ливе.
– Ты же тут не монополист на отъезд из деревни в шестнадцать лет, – я посмотрел на Вивиан, та улыбнулась и отвела взгляд.
– Вы так странно говорите, Карл Уве, – сказала Андреа. – Что такое монополист?
Звук собственного имени застал меня врасплох, и я, смотревший в этот момент на Андреа, покраснел и опустил глаза.
– Тот, кто владеет чем-то в одиночку, – ответил я и снова взглянул на нее.
– Ах, ну дааааа, – протянула она так, будто готова была умереть от скуки.
Ее подружки засмеялись. Я улыбнулся.
– Я вижу, вы еще много чего не знаете, – пошутил я. – Повезло вам, что я сюда приехал.
– Это не про меня, – сказала Андреа, – все, что мне надо, я знаю.
– Только машину не водишь, – осадила ее Вивиан.
– Да я умею водить, – возразила Андреа.
– Ага, только тебе все равно нельзя. Я в этом смысле.
Они умолкли. Я смотрел на них с улыбкой и, видимо, с долей превосходства, потому что Андреа прищурилась и проговорила:
– Нам, между прочим, тринадцать лет. Мы не малышня какая-нибудь, вы не думайте.
Я рассмеялся.
– А с чего мне так думать? Вы в седьмой класс ходите, я в курсе. Я даже помню, как оно.
– В смысле?
– Когда ты становишься старшеклассником. Сегодня же у вас первый день в старшей школе.
– Это мы заметили, ага, – кивнула Вивиан. – Сегодня было еще скучнее, чем в шестом.
Воздух прорезало дребезжанье дверного звонка. Девочки переглянулись. Я встал и пошел открывать.
Это пришел Нильс Эрик.
– Привет, – сказал он, – пригласишь старого коллегу на чашку кофе?
– А пива не хочешь?
Он поднял брови в напускном недоумении, а может, недоверии.
– Нет, спасибо. Мне потом за руль садиться, лучше перебдеть.
– Давай, заходи, – пригласил его я.
Он остановился посреди гостиной, и девочки уставились на него.
– Значит, вот вы где по вечерам сидите, – сказал он.