Моя борьба. Книга четвертая. Юность
Шрифт:
– Почему же, давай поговорим, – уперся я. – Давай, продолжай.
Он коротко хохотнул.
За этим последовало долгое молчание, которое, однако, не было неловким. Дорога бежала вперед, горы были красивыми, музыка – хорошей, а мнение Нильса Эрика – любителя походов, меня не заботило.
Но потом все изменилось. Я словно чересчур далеко зашел в одном направлении, и пришло время вернуться назад, потому что там меня ждало незавершенное дело. Нильс Эрик не причинил мне зла, никак меня не обидел, просто был излишне любопытным и, возможно, чуть навязчивым, а здесь, где я никого не знаю, это, возможно, не самое страшное.
Я
– Ты слышал последний альбом Принса? – спросил я. – «Lovesexy»?
Он покачал головой.
– Но если он летом приедет в Норвегию или Швецию, то я схожу. Концерты у него невероятные. Я разговаривал с теми, кто был на его концертах во время турне Sign o’ the Times – они говорят, ничего прекраснее в жизни не видели.
– Я бы тоже сходил, – сказал я. – Вот этот последний тоже хороший. Может, хуже, чем Sign o’ the Times, но… Кстати, когда он только вышел, я о нем рецензию писал в «Фэдреланнсвеннен» и чуть не облажался. – Я посмотрел на Нильса Эрика: – В какой-то английской газете я читал, что Принс неграмотный, и сам едва об этом не написал, еще немного – и всю статью на этом построил бы. Вроде как Принс не умеет читать… Но, к счастью, мне это все показалось странным и я об этом умолчал. Позже я сообразил, что, видимо, это у него с нотной грамотностью проблемы. Точно не знаю. И что мерзко – мы столько запоминаем неверной информации, чего-то такого, что вообще от действительности далеко. Неприятно, когда подобное говорят, а тем более когда пишут и печатают в газете.
– Я думал, в этом и смысл газет, – Нильс Эрик улыбнулся, не сводя глаз с дороги.
– Да уж, – согласился я.
Далеко впереди показалась дорога на Хофьорд – узенькая серая линия, ведущая в черную дыру в горе.
– Я во вторник, кстати, письмо от своей девушки получил, – снова заговорил я.
– Вон оно что, – откликнулся он.
– Ага. Хотя девушка – это как посмотреть. Мы летом встречались. Ее Лине звали…
– Звали? Она что, умерла на этой неделе?
– Для меня да. В том-то и суть. Она меня бросила. Написала, что я такой чудесный и прочее и прочее, но что она никогда меня не любила, а так как я переехал сюда, лучше будет со всем покончить.
– Значит, ты свободен, – сказал Нильс Эрик.
– Именно, – я кивнул. – Именно это я и собирался сказать.
Из туннеля выехала машина – черная и маленькая, как жук-навозник, но ехала быстро и стремительно увеличивалась в размерах.
Когда мы поравнялись, водитель помахал нам рукой, Нильс Эрик поприветствовал его в ответ, сбавил скорость и свернул на последний отрезок дороги, ведущей к деревне.
– Странно, да? – спросил я. – Все знают, кто мы такие, а мы никого не знаем.
– Ага, – сказал он, – в жутковатое местечко мы с тобой попали.
Он повернул рычажок и включил дальний свет, а потом поднял вверх еще один и запустил «дворники». По капоту, лобовому стеклу и крыше застучали капли. Гул мотора рикошетил от горных склонов, обволакивая нас, подобно панцирю, который тотчас же отвалился, стоило нам вынырнуть из туннеля к раскинувшемуся перед нами фьорду.
– А у тебя есть девушка? – спросил я.
– Нет, – сказал он, –
Он что, гей?
О нет, только бы не гей!
Вообще-то он странноватый. И эти румяные щеки…
– Тут особого выбора нет, – сказал он, – но зато и конкуренция невысокая. Так что выходит то на то. – И он рассмеялся.
«Конкуренция невысокая». Что бы это значило? Что других геев здесь не особо много?
Внутри у меня все похолодело, и я уставился на синюю гладь моря.
– Туриль ничего так, – добавил он.
Туриль!
Ложная тревога!
Я снова посмотрел на него. Он, не сводя глаз с дороги, боковым зрением наблюдал за мной.
– Но она же старая! – возразил я.
– Да какая же старая? – не согласился он. – Ей навскидку лет двадцать восемь. Ну, может, тридцать. Да, может, и так. Но, во-первых, это не называется старая! Во-вторых, она сексуальная. Очень сексуальная.
– А я что-то не заметил, – сказал я.
– Карл Уве, мне-то не восемнадцать. Мне двадцать четыре. И для меня двадцативосьмилетняя – это не старая. Или недоступная, – он усмехнулся. – Другое дело, что для меня она недоступна.
Мы медленно ехали по узенькой, словно придавленной горным склоном дороге. Местные ездили здесь с той же скоростью, что и везде, но Нильс Эрик, насколько я понял, был осторожный и предусмотрительный.
– А ты что скажешь? – спросился он. – Присмотрел кого-нибудь?
Я улыбнулся:
– Когда я сюда ехал, то в автобусе одну видел. Она в Финнснесе в гимназии учится, а живет в Хеллевике.
– Вон оно что!
– Ну, там поглядим. А насчет других даже не знаю.
– Вибеке – девчонка сочная, – сказал он.
– В смысле толстая?
– Нет, в смысле… Она симпатичная. Может, чуть полновата, ну и что с того? И Хеге, она… с ней, я думаю, непросто. Но она привлекательная. Верно же?
– Ты всеядный, что ли? – пошутил я.
– Женщины – это женщины. Такой у меня девиз.
Внизу показалась деревня. Он остановился перед моим домом и занес мне в квартиру пакеты, пока я вытаскивал здоровенный ящик с музыкальным центром. Потом Нильс Эрик попрощался и поехал дальше, к себе. Я подключил музыкальный центр, поставил The Associates – их альбом Sulk, совершенно истерический, и развалился на диване. Спустя некоторое время я засел за письма, старался писать коротко, чтобы успеть побольше, потому что сейчас главное было не сами письма, а рассказ, который я вложил в каждый конверт.
На следующий день ко мне на перемене подошел Стуре.
– Можно с тобой поговорить? – Он потер лысину.
– Да, разумеется!
– Хотел тебе просто совет дать, – сказал он, – про третьеклашек и четвероклашек. Я слыхал, ты им вчера всю Вселенную показал…
– Ну да…
– Знаешь, они ведь совсем крохи, поэтому, может, лучше будет в следующий раз с простого начать? Нарисовать план школы, например. А потом – деревни. Понимаешь? Начать со знакомого, а потом переключиться на Норвегию, Европу и мир. И уже после рассказать о Вселенной. Если, конечно, ты еще тут будешь! – И он подмигнул мне, чтобы свойскостью сгладить назидательность. Но это был никакой не совет. Это было замечание. Я посмотрел ему в глаза, и меня захлестнул гнев.