Моя борьба
Шрифт:
— Ну что, ты опять сидишь дома и страдаешь? Бедная я, бедная… — смеется Фаби, закуривая немецкую сигарету НВ.
Певица убирает разбросанные листы в папку. Фаби ей нравится тем, что она не типичная француженка-куколка. Ж.Э.Алье назвал ее пропавшим, потерянным мальчиком. На мальчика она, впрочем, похожа только короткой стрижкой. Но, видимо, энергию и характер было принято считать чем-то мальчишечьим среди французов. Может, в Фаби действительно есть венгерская кровь… Кот лезет за жалюзи в шкаф, и певица кричит ему по-русски: «Пума, нельзя!»
— Конечно, он такой дикий из-за твоего голоса!
— Неправда. У него просто нарушен режим, — оправдывается Машка, а кот пустился в бег по кругу, цепляясь когтями за ковер. — Из-за моего голоса, я как-то думала, я не смогла бы нянчить своего маленького ребеночка
— А как же бэби тигров, львов, крокодилов?! Бэби всегда знают голос мамы!
Машка уже представила себя с маленьким кроко-диленком на руках. Пока она одевается, Фаби слушает песню группы «Крэдит».
— Если бы у меня были деньги, я бы сделала с тобой клип. Я бы вас обязательно записала.
— У тех, у кого они уже есть, такого желания почему-то не возникает. Я до сих пор не пойму, как устроен этот бизнес. У кого бы я не спросила, никому ни нравится Ванесса Паради’ Но она в Тор пятьдесят. Она везде и всюду’ Кому же она нравится?!
— Э-э, не забывай, что те, у кого ты спрашиваешь, необычные люди Как я, а? — Фаби принимает позу.
Вероятно, она вполне могла бы быть такой «подключенной» девочкой из литературно-журналистского, связанного (конечно!) с видео, круга. Но с певицей она расслаблена. Не играет. Потому что Машка просто-напросто не принимает к себе их, а когда они начинают англицировать, говорит: «Full of shit! Go, take a walk…», — не добавляя «on the wilde side»[46], потому что все равно дальше не понимают, да и про эту самую «дикую сторону улицы» они знают только из книжек.
— Пойдем к моему другу в бар. Он дает мне кредит Выпьем хорошего вина. Но немного, немного… — приподнимает Фаби пальчик с миниатюрным ноготком.
— На днях меня опять обозвали трансвеститом! — певица надевает шляпу, встав перед зеркалом бразильского пэдэ; кривое это зеркало удлиняет.
Фаби, как и полагается современной женщине, снимает на видео. Одна из сценок в ее фильме о Париже была основана на историях певицы, которую принимают за трансвестита. Машка не скрывала, а считала, что, наоборот, — надо использовать народный юмор и смекалку в творчестве! И если у людей, глядя на нее, возникают ассоциации с травести, надо развить этот сюжет! Сценка не была отснята, потому что Машка сломала ногу. «Хромоножка Лавальер! — писал Машке поэт из Нью-Йорка. — Остается ждать, какой Людовик тебя выебет». Поэт был жутким эрудитом из Ленинграда шестидесятых годов. Значит, уже из Питера. Жил в нью-йоркском, а точнее, бруклинском подвале, все время находясь в горизонтальном положении, аббревиатировал свое имя тремя К, из чего и получался Ку-Клукс-Кланом. Другой поэт из Кельна требовал фото Машки со сломанной ногой в обнаженном виде. Кстати, именно разговаривая с ним по телефону, Машка и сломала ногу. На нее упал радиатор. Тот самый, на котором она сушит трусики и колготки, вызывая удивление Фаби. Но певице жалко бросать свое белье в сушилку-барабан и, как японские и русские девушки, она стирает его вручную и сушит, развешивая по комнате.
Они не идут на Сен-Дени, а проходят всего Святого Спасителя. В начале XVIII века в каком-то отеле на этой улице жил алхимик Виначчио, производящий золото. Сейчас здесь живет Ральф, который не производит, а тратит золото папы Давая возможность Фаби снимать свои фильмы на видео, купленное за счет папы Ральфа. Певица часто видит его, идущего как во сне. Может, он и на drugs[47]. Он плывет как сомнамбула, никого и ничего не видя, и певица не мешает ему, наблюдая издалека, думая: «Пусть себе плывет в своем мире». Ральф приятель дружка Фаби. Тьерри. Задиристого молодого человека, одногодки певицы. Чем-то на певицу похожего — вздорно-вспыльчивым характером, нетерпимостью, неуживчивостью и хлопаньем двери. «Ну их на хуй, бастарды!» — хлопает он дверью «Актюэля». «Ну их на хуй, буржуа!» — Тьерри талантливый журналист, не желающий принимать условия конформистского взрослого мира…
Сен-Совёр узенькая, и в ней всегда стоит какой-нибудь автобус с кучей привезенной одежды для оптового магазина. В дверях химчистки всегда стоит ее владелец, испортивший певице бархатные брюки «Криции»! Он, вероятно, не знает, что это такое. Так
На рю Монторгёй уже открыты лавочки и базар. Пройдя, Фаби негромко кричит: «Еliе est belled Elie est belle!»[50] — и певица наигранно обижается. Это она рассказала Фаби, что когда жила еще на Сен-Поль и ходила на базар, слыша крики овощников о том, что «Она красивая!», гордо поднимала голову. Но это было о помидорине! О томатах! Это уже Фаби разъяснила певице. Та все-таки продолжала думать, что и немножко о ней.
— Видишь, какие красивые. Красненькие! — смеется Фаби. — Как твои губы!
На Монторгёй есть мерзкий магазин «Кодек», где все дороже, чем в «Монопри», но он ближе, и певица часто бегает сюда. Иногда проходящие мимо Тьерри и Фаби кричат: «Неу, Star!»[51], - и певица уверенно оборачивается. (Ну и самомненьице!) Впрочем, она знает шуточки этой пары, подарившей ей свое фото, где похожи они на евреев-беженцев; черно-белая фотография подписана — «Нашей любимой гауляй-терше от старых хороших Мардехаима и Исмаели». Они, как и певица, не прочь развить «чернуху». Когда, слыша их «Эй, стар!», певица в хорошем настроении, то обычно показывает им язык, сжимает кулачок и в уме вопит: «Я еще буду! Буду, стар! Буду стоять на сцене перед тысячами и орать им, бросать вызовы, а они, и вы, парочка, тоже будете вопить от восторга!» Но все чаще этот внутренний монолог забивает другой голос’ «Не буду, никогда не буду стоять на сцене перед тысячной толпой и не буду вопить, не узнают они крика моей души и сами никогда не закричат от восторга…» Писатель за такие упаднические настроения обругал бы певицу. «Мы победим!» — говорит он, вставая перед зеркалом со сжатыми кулаками. «Кто — мы? — думает певица, — раз мы уже не вместе…»
Застекленный зеленый бар на Сен-Дени был забит людьми из Ле Алея. Фаби поцеловалась с приятелем в усах, и они пошли вниз Для избранных место было внизу, в дискозале, где днем никого не было и где одиноко вертелся шар из зеркалец. Усатый приятель быстро принес ведерко с бутылью белого и три бокала. Подружки перемигнулись и подняли бокалы: «Чин-чин!»
* * *
— Нет-нет, Маша. Каждый день кто-то опаздывает. Хозяйка делает мне выговоры… Тем более вы уже возбуждены… Мне совсем не хочется быть надсмотрщиком, но я ничего не могу сделать Отдохните сегодня уж…
Машка стояла у «польского» бара, слегка за углом, почти на ступеньке, ведущей вниз, к туалетам. Артисты недружно пели в низинке «Кипучую». «Какое это убожество все-таки. Какая-то динозавровая эра», — подумала она, глядя на их группу, «табло де фамий». Спорить с Вячеславом ей было лень. Вчерашние 400 франков Антуана покрывали сегодняшнюю неработу. Из-под лампы ее позвала Мишель и передала 1 20 франков — за две бутылки шампанского, открытые Антуаном. Певица взяла деньги, улыбаясь кассирше с большущими грудями. Идти домой ей не хотелось — она уже настроилась на кабацкий вечер. Поэтому она пошла на балкон. Людей было немного, и Вячеслав не скоро прибежит с «Открываем, дети. Открываем». Она села за маленький столик под тусклый свет ламп в колпачках-луковках и достала листы дневника.