А с Тюкиным просто здорово получилось. Вот это встреча! В Чалдонке все ахнут: Дима Пуртов от Алексея Яковлевича живое письмо привез! Ай да Голован! Говорил же Алексей Яковлевич: «Мои-то не бросят в беде!» И не бросили!
А Федора Сергеевича с поезда надо прямо домой отвезти. Мать примет. Печь хорошенько истопить. Ребята, если что, подмогут: и Володя, и Венька, и Нина, и Ерема… А все же интересно, как встретят? Дядя Яша скажет: «Хорошо, еще работничек появился. А рыбачить и охотничать любите?» Бобылков прибежит: «Вам чего подбросить?» Лишь бы насчет бочки не вспомнил! Тоня начнет заботиться, чтобы получше устроить. Интересно, воротилась она из тайги? Кто из ребят с ней пошел? Ерема, конечно, и еще Костя Заморский. И мне надо было бы! Правильно Сеня наказывал. А вот как Анна Никитична? Ей, верно, все равно. Непонятная она… Хоть бы уж никого не сажала за его парту, у окна. Такое удобное место — все видать: и сопки, и разъезд, и поезда, когда из туннеля выходят…
Чего он так беспокойно спит, Тюкин? Ноги, наверно, заломило. Совсем раскрылся. Рубаха на нем новая, розовая, как та, что Сеня Чугунок в клубе сдавал. Может, в самом деле Сенина рубашка? Чепуха! Мало ли таких рубашек! А все же спрошу Федора Сергеевича — подарочная или своя?
Пять
дней, как я не был дома, пять дней. Все ближе эшелон к родным местам. С верхних нар в маленькое оконце хорошо все видно. Высокая сосна, в пятнах снега, стоит на гребне — как та, что на Аммональной сопке. Рыжие тальники вьются вдоль речки — точь-в-точь как урюмские тальники. Промелькнул разъезд — два-три домика в лощине. А вон серая скала… На ней кто-то вывел большие красные буквы: «Тыл — родной брат фронта».
Все ближе эшелон к родным местам… Скоро из-за Веселовской сопки появится маленький прииск в широкой пади Урюма. Я услышу, как загудит гудок электростанции, как зазвенит школьный звонок. Увижу сопки, лесистые и безлесые, в блестящих снежных колпаках. Синее, сияющее небо. И на всем — солнце, солнце!