Моя чужая жена
Шрифт:
Редников, уже не соображая, что делает, сжимая кулаки, надвигался на сына.
–Герой, — свистящим яростным шепотом произнес он. — Всю жизнь все на блюдечке получал… Сам ничего еще не сделал, ничего не добился. Тебе просто не за что пока бояться, понимаешь? Да ты…
Он занес было руку, Никита в испуге дернулся, вжал голову в плечи, закрыл лицо локтем, и Дмитрий Владимирович, словно очнувшись, в бессилии опустил кулак, произнес глухо:
–Пошел вон отсюда! Засранец!
И тут же в комнату ворвалась Тоня, заслонила собой сына, замахала руками, запричитала:
–Не
Никита пытался что-то еще выкрикнуть из-за плеча матери, но Дмитрий не стал слушать.
Скрипнула дверь, и в комнату робко заглянула Аля.
–Там машина пришла, — осторожно сообщила она.
Тоня вскинулась, недобро посмотрела на девушку, затем на Дмитрия.
–Поезжай, поезжай, Дмитрий Владимирович! Вот и девушка тебя ждет, нехорошо.
«Теперь и этим еще себя накрутит, — вздохнул Редников. — Сочинит какой-то немыслимый роман со студенткой. И снова все эти рыдания, заламывания рук… „Я тебе всю жизнь, а ты…“ Что за черт!»
Он кивнул Тоне и, не глядя на Никиту, вышел вслед за Алей на веранду.
Мосфильмовская машина стояла за воротами. Редников и Аля спустились с крыльца и пошли по вымощенной плитками дорожке. Дмитрий несколько раз глубоко вдохнул, успокаиваясь.
Солнце поднялось уже высоко, и в нагретом воздухе разливался запах цветущих деревьев: сладкий, медовый — липовый и горьковатый, терпкий — рябиновый.
Митя взглянул на молча шагавшую рядом Алю.
«Хоть одно человеческое лицо», — хмуро подумал он, но вдруг невольно улыбнулся и взял девушку под руку. Та чуть вздрогнула, обожгла быстрым взглядом, но руки не отняла. Дмитрий чувствовал, как бьется под пальцами тонкая жилка на ее запястье.
«А красивый получился бы эпизод. — Как всегда, в голове стали прокручиваться будущие кадры. — Пара идет по дорожке, над головами смыкаются рябиновые ветки, а впереди, за резным забором, черная машина. Да, машина непременно. Чтобы добавить щемящей нотки, чувства тревоги…»
–А Антонине Петровне сегодня лучше? — нарушила молчание Аля.
Дмитрий очнулся от своих мыслей и рассеянно кивнул — лучше, да. Аля взглянула на него, как будто не решаясь задать какой-то вопрос, и Дмитрий, опережая ее, сказал:
–Тоня очень хороший человек. У нее дар редкий, сочувствовать умеет, сопереживать. Как никто. Я сразу это понял, при первом знакомстве. Знаете, как это произошло?
Редников начал рассказывать, и Аля, слушая его, словно видела перед собой продолжение вчерашнего фильма, «повести о моем детстве».
По улицам послевоенной Москвы спешат счастливые, радостные люди. Страшное осталось позади, наступил мир, вернулись с фронта отцы, братья, мужья. Да и день на удивление солнечный и теплый. Прыгают по лужам смешные взъерошенные воробьи, заливаются радостным звоном трамваи, школьники играют в футбол на асфальте.
Дима, молодой парень, выпускник ВГИКа, спешит по улице. Он необычайно весел, широко улыбается, поддает ногой мяч футболистов, на ходу помогает пожилой женщине взобраться на подножку трамвая, вбегает во двор своего дома и встречает
—Большие новости, — на бегу сообщает он другу. — Госкино деньги выделило на съемки. На Урал уезжаю снимать.
—Ну давай, Эйзенштейн! — несется ему вслед.
А Дима уже взлетает вверх по лестнице и открывает ключом дверь коммунальной квартиры.
Он вбегает в комнату и тут же останавливается, увидев лежащего на полу Тима, горбится, точно на плечи вдруг упал большой груз. Пес очень стар, морда его наполовину седая. Он хочет вскочить навстречу Диме, но это не удается ему, он лишь с трудом приподнимает голову.
Дима садится на корточки рядом с ним, проводит ладонью по спине. Собака смотрит на хозяина больными преданными глазами.
—Что ж ты, Тим Димыч, — потухшим голосом произносит Дима. — И не ел ничего опять. Что ж ты меня подводишь? Нам ведь на Урал с тобой ехать…
Тим опускает голову на лапы и тихонько вздыхает.
И вот уже Дима в режиссерском кресле. Лицо у него мрачное, усталое, между бровями залегла глубокая вертикальная складка.
—Всем спасибо, снято, — объявляет он в мегафон. — Там обед привезли, идите.
Группа разбредается по широкой, простирающейся до горизонта степи. На ветру колышется бесчисленное множество разноцветных тюльпанов, весело подмигивает солнце, но Дима, словно не замечая ничего вокруг, устало подходит к передвижному вагончику, в котором размещается его временный рабочий кабинет.
Он поднимается в вагончик, садится на раскладной стул, закуривает. Через секунду к нему заглядывает молодая улыбчивая буфетчица — это Тоня.
—Дмитрий Владимирович, а вы что же обедать не идете? — заботливо спрашивает она и, не дожидаясь ответа, быстро говорит: — Давайте-ка я вам сюда принесу!
Тоня хлопочет вокруг Димы, расставляя на раскладном столике тарелки с супом и картофельным пюре с котлетой. Изредка она поглядывает на молодого режиссера как-то ласково-встревоженно, почти по-матерински.
—Вот… И картошечка ваша любимая, и чаек… Все, как вы любите… Да что же вы, Дмитрий Владимирович, лица на вас прямо нет. Может, случилось у вас чего, беда какая?
Ее простоватое доброе лицо выражает неподдельное участие, и Дима неожиданно для самого себя отвечает:
—Тим умер. Мой пес…
—Ой боже мой, несчастье какое! — всплеснув руками, восклицает Тоня. — Вы любили его, наверное, очень? Да вы уж не убивайтесь так. Собачий век, известно, короток. Что уж тут попишешь. А вы-то молодой какой, вам жить надо, работать.