Моя чужая жена
Шрифт:
Она не слышала, как подъехала к воротам белая «Волга», как скрипнула калитка и во двор вошел Митя, усталый, с посеревшим после бессонной ночи лицом, с запавшими глазами. Он прошел к дому, хотел войти, но, привлеченный шумом с заднего двора, свернул за угол и увидел Алю.
Митя опешил, остановился, растерянный. В первую минуту он ничего не понял, кроме того, что она — эта удивительная светлая девушка, у которой такие честные, душу выворачивающие глаза, от которой пахнет полевыми цветами, — снова здесь, в его доме, рядом. На миг ему показалось, что он заснул за рулем
В ту же секунду он нахмурился, отступил на шаг, понял. Словно резкий, быстрый, как вспышка, удар хлестнул его по глазам, по губам, сбил дыхание. Она, которая вчера, в машине, этой же ночью здесь, с Никитой, с сыном, в этом самом доме. Редников зло усмехнулся и впился в дрожавшую на утреннем ветру девушку холодным, беспощадным взглядом.
Аля почувствовала что-то, обернулась, вскрикнула, судорожно прижала к груди руки и застыла, одеревенела под одновременно оценивающим и брезгливым взглядом.
Не говоря ни слова, Митя развернулся и прошел в дом.
Ну вот и все. Аля поняла это так ясно и отчетливо, словно кто-то произнес эти слова над ее головой. Все! Резко выдохнув, она натянула на плечи платье, скрутила мокрые волосы на затылке и быстро, не оглядываясь, пошла к воротам.
–Так есть хочется… Давайте пойдем в… как это называется, кафе-вагон? — спросили вдруг у меня над головой.
Я дернулся от неожиданности. Прямо в лицо мне улыбались черные, лукавые глаза Софьи.
–Мм… Конечно, — протянул я.
Девушка недоуменно и немного насмешливо вскинула брови, но я, все еще потрясенный только что прочитанным, пока не обрел способности лихо отшучиваться.
Книга меня поразила. Я снова посмотрел на обложку, поискал на форзаце информацию об авторе. Там были лишь обычные в таких случаях три строчки: известный французский писатель, по происхождению из бывшего СССР, новый роман поднимает вечные темы: отцы и дети, чувство и долг, художник и власть и т. д.
В голове у меня шумело. Не каждый день открываешь случайную книжку и читаешь историю, как две капли воды повторяющую некоторые события твоей давно сбежавшей юности. Конечно, какие-то детали изменены, но в общем и целом… Проклятые журналисты, все раскопают!
–Да очнитесь же, это я, Софи. Не забыли? — Моя попутчица кокетливо улыбнулась, давая понять, что забыть ее, разумеется, невозможно. — Вы так зачитались… Занимательное произведение?
–Даже более чем, — качнул головой я. — Напоминает кое-что. Одну историю из жизни широко известной в узких кругах семьи.
–Дежавю? — вздернула бровь Софья.
Сделав над собой усилие, я равнодушно махнул рукой:
–Да вообще все книжки повторяются. Пони бегают по кругу…
–Хорошие не повторяются, — заспорила будущая литераторша. — Только… Как это?.. Эпигоны.
–Знаете что, — перебил я не слишком вежливо, но вряд ли моя невоспитанность могла смутить молодое поколение. — Зачем нам вагон-ресторан? Думаю, можно договориться, чтобы ужин принесли прямо
Я вышел из купе. В коридоре было пусто, горел тусклый свет. Поезд, мерно стуча колесами, летел в ночь. Мелькали за окном телеграфные столбы, голые поля, заброшенные полустанки. На душе было паршиво, и яства, которые сулила проводница, сейчас пришлись бы очень кстати.
Я постучал в купе проводников. Уже знакомая мне волоокая любительница светских хроник заверила меня, что сию минуточку соорудит угощение.
Я вернулся к себе. Софи воровато сунула в сумочку пудреницу. Видимо, поправляла во время моего отсутствия черты фам фаталь.
–Сейчас все будет, — пообещал я.
Софья захлопала в ладоши и в который раз за вечер объявила мне, что я волшебник.
Несколько раз протопала туда-сюда услужливая проводница, и на столе объявился вполне приличный для железнодорожного сервиса ужин: тарелки с ветчиной и соленой рыбой, белый хлеб со следами былой свежести, шкворчащие под алюминиевой крышкой котлеты по-киевски. И даже бутылка белого вина, за неимением салфетки обернутая полосатой бумажной рекламкой фирменного поезда Санкт-Петербург — Москва.
Я разлил вино. Софья склонилась над столом, подалась ко мне и, поглаживая пальцами тонкую ножку бокала, произнесла:
–Вы все время говорите, известная семья, отец… А вы… Quel votre travail? [2]
Я засмеялся. Вот это поворот! Значит, юных парижских чаровниц интересует импозантная внешность потертых джентльменов. А истинные поклонницы твоего творчества носят темно-синюю форму пятьдесят четвертого размера.
–А вы, Софья, кино совсем не смотрите, — подколол я. — Российское кино.
2
Чем вы занимаетесь? (фр.)
Кажется, мне удалось ее смутить. Девушка настороженно взглянула на меня, гадая, с какой местной знаменитостью она беседует.
–Только старое. Маман меня просвещала. Э-э-э… «Холодное утро», «Февраль сорок третьего».
–А фамилии режиссера не помните? — спросил я.
Софья развела руками, покачала головой, пародируя глубокое раскаяние и смущение от собственного невежества.
–Какой промах для будущего журналиста, — шутливо погрозил пальцем я. — Так вот, эти фильмы снял мой отец, известный в Советском Союзе кинорежиссер. У меня, видимо, дурная наследственность, по его стопам пошел.
–О-о-о, — уважительно протянула Софья.
Кажется, я вырос в ее глазах, а потому она решила удвоить интенсивность своего кокетства — закинула ногу на ногу, оперлась изящным подбородком о руку, облизнула краешек рта. Все это выходило у нее по-детски забавно, и я едва удерживался от улыбки, сохраняя дьявольскую серьезность на лице.
–А вы зачем в Питер ездили? На съемки? — поинтересовалась она.
–Нет, я там проездом был, из Европы…
–А в Европе? Синема-фестиваль? — не отставала Софья.