Моя другая жизнь
Шрифт:
Величественное строение, отделанное сухой штукатуркой и так называемым «мягким» гранитом, окружала невысокая ограда и вековые деревья с кривыми стволами. В этот пасмурный предосенний день деревья боролись с ветром в сумеречном свете. У стеблей струящейся под ветром травы на концах были длинные красивые кисточки. Овцы на холме застыли в неподвижности. Когда выглянуло солнце, тени от облаков испятнали луга на склоне. Суонстон, формой напоминающий чашу, на дне которой стояли только господский дом и коттеджи, выглядел тихим и спокойным, как и надлежит долине. Даже
Ворота, ведущие во двор, были гостеприимно приоткрыты. Чтобы пройти внутрь, даже не понадобилось толкать створку. Я постучал по массивной парадной двери, подумав, что, быть может, эту самую старинную дверь некогда распахивал сам Стивенсон. И стал ждать. Внутри раздавался детский смех. Женский голос произнес какую-то фразу. Пришлось постучаться еще раз. Лишь тогда меня услышали. Впрочем, увидев детей и телевизор, я понял причину задержки.
— В чем дело? — Голос был неприветливый, женщина едва различима: дверь она держала полуприкрытой. Тем не менее позади нее я разглядел не только детей, сидящих перед телевизором. Увидел игрушки, календарь, фотографию королевы. Вполне бесхитростный интерьер, однако простота его оказалась не самым худшим. Обшитые деревянными панелями стены были исцарапаны и покрыты примитивными рисунками, пол заляпан краской, на потолке недоставало большого куска штукатурки, и всюду, насколько хватал глаз, царил не просто беспорядок: я увидел следы злонамеренной порчи. Я подумал о Роберте Луисе Стивенсоне, и мне ни на что больше не захотелось смотреть.
Я спросил:
— Разве это не дом Стивенсона?
— Здесь нет никого с такой фамилией, — ответила женщина тоном, исполненным подозрительности. Одновременно она потихоньку пыталась захлопнуть дверь.
— Я ищу Суонстон-хаус.
— Это он и есть.
— А кто им владеет?
Она еще что-то говорила, запираясь на засов. Не уверен, но, кажется, упомянула то ли «совет», то ли «муниципалитет»… В любом случае кое-какие сведения я все же выудил: эта женщина арендовала дом, платила за него со скидкой и жила там со своим большим неопрятным семейством. Меня же она просто выставила вон.
Я повернулся, собираясь пойти вниз по дороге, и увидел знакомую фигуру. Навстречу, издали рассматривая дом, поднимался тот пожилой мужчина, с которым мы вместе завтракали.
— Герр Форлауфер!
Он пришел в замешательство.
— Откуда вы меня знаете?
— Мы познакомились утром в отеле.
Он улыбнулся. Может быть, вспомнил? Впрочем, это вряд ли имело для него значение. Он ведь даже не поинтересовался, как меня зовут.
Я все еще закрывал ворота.
— Роберт Луис Стивенсон часто жил в этом доме.
— Знаю. Я потому сюда и приехал.
Этого человека ничем невозможно было удивить.
Он не спеша продолжал свой путь, заметив на ходу:
— К вершине холма ведет чудесная тропинка.
Похоже, он указывал туда, где выстроились в ряд кривые деревья. Никакого холма там не было и в помине, виднелись только разрушенная местами стена да две
Чтобы доказать его ошибку, я последовал за ним. Да и делать мне больше было нечего. То, что я искал, я нашел. Быть изгнанным из дома Стивенсона подозрительной шотландской мамашей, защищающей своих ребятишек и свой телевизор, все-таки лучше, чем если бы мне позволили войти и совершить осмотр изуродованного жилища.
Форлауфер шел впереди. Метров через сто он свернул с дороги на узкую тропку: в конце ее, как он и сказал, высился холм.
— Не возражаете, если я и дальше пойду с вами?
— Разумеется нет, — ответил он, правда, с полным, по-моему, безразличием.
— Вы упомянули, что жили в Африке и писали о ней книги.
Он снисходительно улыбнулся.
— Ни одну из них вам не удалось бы прочитать. Они не переведены на английский, хотя их немало. Одной из первых была книга о школе для девочек в Кении.
— В Кении не слишком много школ для девочек, — сказал я. И собирался добавить, что знаю почему: потому что сделал то же самое, написал книгу о том же.
— Эта школа была в Эмбу, — сказал мой спутник.
— Она и теперь там.
Он не слушал. Он медленно шагал по тропинке, выбирая, куда поставить ногу, и говорил — тихо, безостановочно, с легким удивлением, как говорят о далекой молодости старики. В его голосе ощущалась и некоторая отстраненность — будто он вел речь о ком-то другом.
— Я написал еще два романа, а потом уехал в Сингапур, — рассказывал он. — Если слишком долго сидишь в Африке, происходит некое превращение: ты становишься «белым человеком». Африканцам надо позволить самим решать свои проблемы. Я понял: мне здесь не место. Да и увлекся Сингапуром.
— И я потому туда и поехал, — признался я. — Мне захотелось написать о нем. — Слышал ли Форлауфер мои слова? — И я действительно написал. Целый роман.
— Сингапур меня разочаровал, — раздалось в ответ.
— Вы что-нибудь там написали?
— Мне надо было содержать семью, — вздохнул он. — Я был молод. И в те времена мог сочинить роман за полгода, даже за меньший срок. Я написал книгу о старом Сингапуре — публичные дома, бары, улицы, дышащие похотью. Героем сделал человека из породы неудачников. Назови я его сводником, я создал бы о нем ложное представление.
— Отлично понимаю, — сказал я. — Моя книга о Сингапуре очень похожа на вашу. — «Если не точно такая же», — пронеслось у меня в голове, но я смолчал.
Он по-прежнему шел впереди; на этой узкой дорожке мы не сумели бы идти бок о бок. Да и вообще под ногами была просто борозда в траве, я подозревал, что ее протоптали овцы своими маленькими копытцами. Лица Андреаса Форлауфера я не видел и не имел представления, слышит ли он меня.
— Сейчас я уверен, что книга эта банальна. Главному герою пятьдесят лет. Когда я писал, мне едва исполнилось тридцать.
«Мне тоже», — подумал я. И произнес вслух:
— А я считал, вы писали книги о путешествиях.