Моя единственная
Шрифт:
— Не хочется верить, что мой брат дошел до такого, но и отрицать, что в твоих словах есть доля правды, я тоже не могу, — призналась встревоженная Микаэла. — Франсуа крайне избалован. Он с детства привык получать все, что захочет. Пожалуй, рассуждая так, как ты сказал, он мог оправдать и кражу. Но то, что он причастен к хладнокровному убийству, совершенно невероятно, — твердо произнесла она. — Да и в то, что он постоянно брал все больше и больше, не верю. Мелкие махинации — еще куда ни шло, по крупные обдуманные хищения — нет. — Прервавшись, она посмотрела в глаза мужа. — А Ален… Ты думаешь, что он может стоять за всем этим?..
— Алена ты знаешь лучше, чем я. Поэтому гораздо важнее, что думаешь ты.
Микаэла задумалась. Припомнился взгляд Алена, которым он смотрел в тот вечер, когда пытался насильно поцеловать ее. Было что-то обидное и неприятное в его глазах, безобразно жестокое в поведении.
— Мне кажется, — тихо сказала она, кивнув головой, — что при определенных обстоятельствах Ален не остановится ни перед чем. Известно, что он очень жесток и, если Этьен представлял для него угрозу, мог замыслить убийство.
— И как же следует поступить нам? Выставить его из нашего дома? Публично высказать ему наши подозрения?
— Если ты попытаешься выставить его из дома, — покачала головой Микаэла, — а уж тем более обвинишь, не имея вполне достоверных доказательств, в убийстве и воровстве, это окончится еще одной дуэлью. А я не желаю, чтобы ты так глупо рисковал своей жизнью. — Она поцеловала его в губы. — Я уже говорила, что меня не устраивает роль молодой вдовы.
— О, как мало веры в мои способности дуэлянта! Полагаю, что я имею полное право обидеться, — пробормотал улыбающийся Хью.
— Можешь обижаться сколько хочешь, только оставайся живым и здоровым!
— Неужели это для тебя так важно? — спросил он, не сомневаясь в ответе.
— О, если только самую малость. — Микаэла ласково улыбнулась, заглядывая мужу в глаза. — Знаешь же, несносное ты существо, что я обожаю тебя! — Она прижалась к его груди и крепко обняла. — Но ублажать тебя, беспрестанно повторяя это, я не собираюсь.
— Ладно, будем считать, что этот вопрос мы обсудили. Вернемся к менее приятной проблеме. Что же нам делать с Аленом?
— Следить за ним, — прошептала, зевнув, Микаэла. — Надо устроить так, чтобы мы знали о каждом его шаге. Пока он в нашем доме, это будет довольно просто. Мы будем по очереди наблюдать за ним. А когда он уедет, мы наймем кого-нибудь, кто будет незаметно ходить за ним по пятам.
— Неплохая идея, — задумчиво произнес он. — Очень неплохая.
— Не сомневаюсь. Ведь она пришла в голову мне, — промурлыкала она, засыпая.
Хью еще долго лежал, глядя на спящую жену и размышляя о сюрпризах и неожиданных поворотах судьбы. Получается, что “Галланд, Ланкастер и Дюпре” он обязан далеко не только одним финансовым благополучием. Не приди в голову Джона мысль создать экспортно-импортную компанию, он бы не поехал на юг и не встретил Кристофа Галланда, а значит, не увидел его красавицу внучку и не влюбился бы в нее… Даже плохое самым неожиданным образом превращается порой в хорошее. Не соверши Кристоф и Рено свой жестокий подлог, Джон не стал бы его отчимом. А не начни кто-то обворовывать компанию, Хью Ланкастеру не пришлось бы ехать в Новый Орлеан. Преспокойно жил бы себе в Натчезе и не влюбился в спящее сейчас у него под боком очаровательное существо. Немыслимо!
Он уже готов был по примеру Микаэлы забыться в объятиях Морфея, когда услышал шаги в коридоре,
Что касается Франсуа, он рад бы покинуть “Уголок любви” как можно скорее. Страх разоблачения день ото дня усиливался. А искреннее гостеприимство Хью делало чувство вины совсем нестерпимым. Но он не мог уехать, пока здесь оставался Ален. Хоть бывший друг и обещал не причинять вреда Хью, Франсуа ему не верил. Он решил, что будет постоянно держать Алена в поле зрения и в случае чего помешает ему совершить преступление.
Встреча с друзьями отвлекла Франсуа от мрачных мыслей. Возвращаясь назад, он был почти весел и вполне мирно беседовал с Аленом. Но по мере приближения к усадьбе молодоженов на душе становилось все тревожнее. Когда заспанный конюх поспешно принял поводья лошади, настроение стало таким же, как перед отъездом. Франсуа опять ощутил острую неприязнь к спутнику.
— Долго ты еще собираешься оставаться здесь? — довольно резко спросил он, поднимаясь по ступенькам крыльца.
— Это выглядит так, mon ami, будто ты хочешь побыстрее избавиться от меня, — нахмурил брови Ален.
Франсуа стиснул челюсти, но, когда заговорил, голос его звучал ровно.
— Будем откровенны. Ты приехал сюда вовсе не для того, чтобы повидаться со мной, а совсем с иными планами. Если ты отказался от этих планов…
— А кто тебе сказал, что я от них отказался?
— Ты дал слово, что не причинишь Хью вреда. И если ты намерен его сдержать, то делать тебе здесь нечего.
— А почему бы не предположить, что я просто отдыхаю? Почему я должен торопиться с отъездом, если мне здесь хорошо?
— Тогда считай, что я прошу тебя уехать, — чуть повысил голос Франсуа, угрюмо посмотрев на собеседника.
В ответном взгляде Алена проступило что-то страшное и мерзкое.
— А ты понимаешь, что твое поведение довольно обидно? Хорошенько подумай, малыш, прежде чем отталкивать меня! Я могу и рассердиться. Поверь мне, если я стану твоим врагом и буду вынужден действовать, тебе не поздоровится.
— Угрожаешь? — сухо уточнил Франсуа. — Тогда и я предупреждаю. Не пинай меня слишком сильно! У меня еще сохранились остатки гордости и хватит смелости, чтобы пойти к Хью и все ему рассказать.
Ален, открывая дверь своей комнаты, к которой они как раз в этот момент подошли, окинул Франсуа ледяным взором.
— Вижу, что ты сейчас не в том настроении, чтобы говорить о делах. Bonne nuil! Будем надеяться, что к завтрашнему дню к тебе вернется здравый смысл.
Ночь, однако, ничего не изменила. Франсуа долго ворочался в постели, а открыв в очередной раз глаза, вдруг обнаружил, что уже светает. Промучившись еще часа два, он наконец заставил себя встать. Еще несколько минут понадобилось, чтобы добрести до туалетного столика и взять вялой рукой бритву. Посмотрев в зеркало, он ужаснулся, увидев угрюмое существо с опухшими веками. Отчаяние и стыд обручем сжали горло. Его честь и достоинство протестовали против звания труса и вора. Нет, так больше продолжаться не может!