Моя фронтовая лыжня
Шрифт:
У меня этот человек не вызвал ни малейшего сочувствия. Я заподозрил его в притворстве. Слишком уж демонстративно извивался он и вопил. Причем делал это как бездарный артист.
Предполагаемого больного забрала "скорая помощь". Скоро я позабыл об этом эпизоде. И вот дней десять спустя Якова Стуколкина - оказалось, так его зовут - прислали в нашу роту. И следом за ним просочился слух: "Положили Стуколкина в больницу, обследовали и признали: махровый симулянт. Строго предупредили: дескать, на первый
Симулянта прислали в третью роту на перевоспитание. Угрюмый, нелюдимый, Стуколкин поначалу ни с кем не общался. Потом сблизился с Воскобойниковым. В свободные минуты они обособлялись вдвоем, о чем-то беседовали, иногда спорили. Мы решили, что Вася Философ учит симулянта уму-разуму. Примерно так оно и было. Но только примерно. Кроме общих разговоров была у них одна конкретная тема, строго засекреченная. Причем втянуть Философа в свою затею усиленно пытался Стуколкин. Однако разгадка этого секрета - впереди.
Не раз беседовал со Стуколкиным комиссар батальона Емельянов. Хотел вызвать его на откровенность, выяснить намерения: или солдат искренне раскаялся в своем неблаговидном поступке, или замышляет преподнести какой-то новый сюрприз.
– А што я могу сказать!
– уклончиво отвечает комиссару Стуколкин.
– У нутра моего спрашивайте. Разве я знаю, когда оно меня схватит!
– Но ведь врачи прислали нам официальный документ: у Якова Стуколкина и с животом и вообще со здоровьем все в порядке; годен к военной службе без всяких ограничений.
– Да чо те врачи понимают в моем нутре! Коновалы они, а не врачи! Я сам чую, што мой желудок насквозь прохудимшись и кишки одна около другой перепутамшись.
– Ладно, на сегодня хватит. Но мы еще вернемся к этой теме. А пока что по-хорошему предупреждаю: мы включили тебя в батальон с испытательным сроком. Одумаешься, исправишься - останешься с нами, вместе поедем воевать, Родину защищать. А если опять возьмешься за свое - тогда уж нам придется с тобой расстаться...
Солдатам третьей роты Емельянов сказал:
– Не попрекайте Стуколкина симулянтством. Относитесь к нему так, будто ничего не знаете о его прежних выходках. Попробуем гладить его по шерсти. Может, внимательным подходом удастся приобщить к солдатской семье.
Соблюдая наказ комиссара, большинство солдат роты старается не напоминать Стуколкину о его неудачной попытке симуляции. Но поддерживать с таким типом дружеские отношения трудно. К тому же сам Стуколкин непрерывным нытьем провоцирует насмешки.
Прежде всего не поладил со Стуколкиным ротный приставала Пьянков.
– Эй, земляк, ты вот говоришь, будто сильно животом маешься, - сказал он Стуколкину во время обеда нарочито громко, чтобы слышали и другие.
– Так я тебе советую: от живота нет лучшего средства, чем строгая диета. Коли у тебя в борще
– Я те перекину!
– вместо того чтобы отшутиться, всерьез огрызнулся Стуколкин.
– Вот сейчас выйдем из столовки, так я тебя, хорька вонючего, через забор перекину!
Тихий Вахоня
В нашей роте не более дюжины некурящих. В том числе комроты Сергей Науменко, я, учитель Федоров и молодой паренек из Перми - Александр Вахонин. В роте его почему-то называют не Вахониным, а Вахоней. Пожалуй, такой вариант более подходит Саше, парню на редкость добродушному, покладистому, не по возрасту инфантильному.
Вахоня очень трудолюбив. Каждую свободную минуту он с чем-то возится, говоря по-уральски, что-то робит. В казарме по своей инициативе законопачивает щели и дырки от выпавших сучков, на учебном плацу во время перекура подравнивает лопатой землю, соскабливает с бума грязные натоптыши. Или сядет в сторонке и вырезает перочинным ножом из дерева забавные фигурки: кикимор и леших, персонажей басен Крылова и народных сказок.
В запасном Вахонин - малоприметный солдат. Если и обращает на себя внимание, так своей чудаковатостью. Но на фронте тихоня еще покажет себя, прославится на весь лыжный батальон, на всю гвардейскую дивизию.
Мы еще встретимся с тихим Вахоней.
Дмитрий Михайлович
Есть кроме меня в нашем батальоне еще один педагог - преподаватель истории в средней школе Федоров. Я подружился с ним по пути в полк, в эшелоне. Когда мы остаемся вдвоем, то называем друг друга по имени-отчеству.
Но впервые услышал я об учителе Федорове еще до того, как познакомился с ним лично. Дело было так. Когда в Невьянске военкоматовский писарь каллиграфическим почерком записывал меня в лыжники, в кабинет быстрым шагом вошел капитан с какой-то бумажкой в руке.
– Учителя Федорова еще не оформляли?
– спросил он, одновременно обращаясь к писарю и сидящему за соседним столом лейтенанту.
– Учителя Дмитрия Федорова десять минут назад оформили, - приподнимаясь степенно, соответственно своему возрасту, а не воинскому званию, ответил писарь.
– Вот он, под семидесятым номером записан.
Лейтенант вскочил куда проворнее и подбежал к старшему начальнику. Вдвоем они уставились в список, оформленный с таким тщанием, будто это был аттестат зрелости выпускника средней школы.
– Экая досада!
– воскликнул капитан.
– Из округа пришло предписание: Федорова направить на курсы армейских политработников. Что же будем делать?
– Разумеется, Федорова можно кем-то заменить и весь лист начисто переписать, - ответил лейтенант.
– Но эта канитель займет не менее получаса. А нам железная дорога на пятки наступает. И так опаздываем!