Моя фронтовая лыжня
Шрифт:
– Ну и городок!
– ворчит шагающий впереди меня парень.
– Вот уж действительно - дыра!
– В этакой дыре не только заноешь, но и завоешь!
– добавляет его сосед.
– В Москве живут москвичи, в Туле - туляки, а этих захолустных провинциалов как назовешь?
– острит мой сосед.
Тут я должен извиниться перед ныне здравствующими "провинциалами" и за себя, и за моих однополчан, хотя делаю это с большим опозданием. Скорее всего, наши впечатления от вашего города были очень субъективны. Охотно верю, что в мирное время, вдобавок весной или ом, в недождливую пору,
Тот квартал, куда лейтенант привел невьянцев, не показался нам ни красивым, ни примечательным. Пустырь, группа нежилых домов. Некоторые с разбитыми окнами, без дверей. Похоже, предназначены на снос. И вокруг, и внутри копошатся сотни призывников. Здесь мы провели остальную часть дня. Нас кормили, водили в баню, пропускали через медкомиссию. Осмотр проходил в быстром темпе, отсевали очень редко.
Разбили нас на батальоны, роты и взводы. Номеров у подразделений пока нет, их именуют по фамилиям временных командиров.
– Рота Басаргина, выходи на построение!
– Батальону Куварзина собраться у двухэтажного кирпичного дома без крыши!
– Лейтенант Гарусов, веди своих молодцов в сороковой!
– А ты, Чехонин, - в двести восьмидесятый!
Так из невероятной человеческой толчеи, из хаотического скопления людей, напоминающего старинную ярмарку, постепенно выкристаллизовываются сцементированные воинской дисциплиной подразделения. Колонны - пока еще далеко не стройные, шагающие вразнобой, - одна за другой уходят по главной магистрали.
Часто называемые цифры поначалу были для нас загадкой. Но постепенно выяснилось: это номера запасных лыжно-стрелковых полков.
Большая часть невьянцев, в том числе и я, попали в батальон Чехонина. Опять выбрались на главный "проспект", опять месим грязь. Снова на посадку. Уже смеркается, в деревянных одноэтажных домиках зажигаются огни.
Вот один домик выгодно выделяется среди неказистых соседей. Он окрашен в веселые тона, у него кружевные наличники. На подоконниках сквозь занавеси видны цветы. Из этого уютного домика вышел интеллигентного вида мужчина. Без шапки, в пижаме и тапочках. У его ног, радостно повизгивая, вертится собачонка. Мужчина неторопливо закрыл ставни, без особого интереса скользнул взглядом вдоль нашей колонны, затем позвал собачку и направился к калитке.
Эта идиллическая картина вызвала у меня приступ тоски по утраченному домашнему уюту. В такие часы я обычно возвращался из школы. Тоже переодевался в пижаму, закрывал ставни. Приходила Ася, готовила ужин. Я рассказывал ей о школьных новостях, она мне - о больничных. После ужина я садился за письменный стол, проверял тетради, готовился к урокам. Затем располагался на кушетке, просматривал газеты, читал журналы, книги...
Но это чувство сожаления о довоенном житье-бытье скоро уучилось. Его сменили раздумья о происходящем. И сегодняшний суматошный день, и непролазную грязь я принял как должное. Кончились мои мытарства по случайным, неустойчивым командам. Наконец-то я зачислен в настоящую воинскую часть!
Прибыли в запасной
Добрались мы до места назначения поздно ночью. Домики и бараки длинной
Тихо. Только кое-где лениво лают собаки, и, несмотря на ночное время, в отдалении взвизгивает циркулярная пила. Источник электроэнергии в поселке, видимо, очень слабый: при каждом рабочем ходе пилы уличные лампочки заметно тускнеют.
Подошли к группе высоких дощатых бараков. После выяснилось, что это складские помещения для пиломатериалов. Запасной полк приспособил их под казармы.
Наш комбат, по всему видно, уже имеет опыт устройства солдатского быта. В барак нас с ходу не пустил. Несмотря на поздний час, по его распоряжению, в ротах сделали перекличку, затем дали нам свободных полчаса. За это время мы ознакомились с прибрежными кустиками, помыли в реке обувь. Я отмывал не только полуботинки, но и брюки. Высохли они на мне в течение ночи.
В барак заходим повзводно. Вверху тускло светится единственная лампочка, свеженастеленный пол покрыт слоем стружек. И на том спасибо! Каждый взвод располагается не где попало, а на определенном месте. Когда, более или менее разместились и умостились, комбат скомандавал:
– Ложись потесней! Оставить проходы!
Назначил комбат дежурный взвод и наконец объявил, вернее, скомандовал: "Отбой!"
Впоследствии, когда наш солдатский быт полностью наладился, заботы о соблюдении повседневного режима перешли к ротным старшинам. Но на первых порах, в совершенно новом месте, комбат сам вникал в каждую мелочь. Да и не было еще у нас старшин.
Итак, укладываемся спать. Разуваемся - это приказ комбата. В большинстве своем народ собрался опытный, бывалый, как организовать ночлег вдалеке от домашней постели, подсказывать не надо. Разбиваемся на пары, прижимаемся друг к другу спинами. Если нет возможности раздеться до белья, надо хотя бы снять пальто, плащ, ватник и верхнюю одежду использовать в качестве одеяла. Причем выгоднее накрываться не каждому в отдельности, а тоже по два.
Моим напарником оказался сосед по строю, молодой татарин Муса Нургалиев. Его имя и фамилию я запомнил во время вечерней переклички. Ватник Мусы источает целую гамму запахов: дегтя, дыма, прелой ваты, человеческого и конского пота. Мой плащ, не считаясь с командой "отбой", безбожно шуршит при каждом нашем движении. Но эти мелочи не помешали мне почти мгновенно уснуть. Думаю, что и мой напарник в эту ночь не страдал от бессонницы.
Казалось, только уснул и вдруг слышу громогласную команду: "По-о-дъем!" Прошло несколько минут, и опять: "Взять полотенца! Выходи на построение!" Только успели построиться: "Бе-го-ом ма-а-арш!"
После гражданской вольницы такое начало дня вряд ли кому нравится. А мне оно особенно не по душе. Мои физиология и психика не любят крутых, мгновенных переходов от одного состояния к другому. На резкий скачок от сна к бодрствованию, тем более к кроссу по пересеченной местности, бурно реагирует сердце. Кажется, оно вот-вот выскочит из груди.