Моя хранимая Химари
Шрифт:
Казуса-но-ске, выходец из ветви императорской крови, был основателем легендарной семьи, властвовавшей над провинцией Овари, как её назовут в будущем, и дальним родственником ещё более легендарному Оде Казусаноске Сабуро Нобунага. Тому самому Оде Нобунага, который в последствии стал через четыре сотни лет после рассказываемых событий, пожалуй, одним из наиболее признанных и величайших в мире полководцев, а затем и правителей во всём обитаемом мире… но это всё будет потом, а сейчас, Казуса был одним из генералов, своим тяжким трудом заработавший призвание за свою доблесть и стратегический гений в служении своему императору. Умелый воин, в какой-то мере философ, статный и образованный мужчина с первого же взгляда полюбился женщине, и любовь эта была взаимной.
Счастливые дни сменяли друг друга, проведённые новоиспечённой парой влюблённых в ожидании, редких минутах совместного счастья и служении с интригами, соответственно Казусы и "Тамамо". Единственное о чём жалела уже обнаружившая по косвенным признакам свою "не совсем человечность" Мидзукумэ, было то,
"Заново рождённая" под новым именем, Тамамо-но-Маэ не опозорила титул, и с новой высоты, совместно со своим избранником, любовь к которому уже пережила пик его человеческих лет, стала расчищать дорогу для тех, кто был её дорог - потомкам родственников приютивших её когда-то и давно почивших "родителей", а также поддерживавших её в ранние годы людей, приводя аристократию в порядок, равновесие и справедливость с её точки зрения, и прививая любовь к искусствам, чему она сама была первым и наглядным примером.
Однако время - оно неумолимо в своём продвижении. Годы сменялись годами, общественное мнение о своевольных аякаши, ставших мешать людям в их тесных поселениях и городах начали быть обузой, так как были нелегки на подъём и перемену к новым течениям. И вместе с тем Казуса старел, а Тамамо-но-Маэ оставалась всё также молода, рождая слухи уже другого происхождения и наполнения… Тогда ещё не девятихвостая, кицунэ с сознанием человека молила Ками о том, чтобы её любовь смогла прожить подольше, или… или чтобы она сама могла стареть вместе с ним, ведь нет ничего хуже в жизни любящей женщины, чем видеть мучения своего мужа, всё сильнее и отчётливее осознающего "недостойность" своей избраннице. И пусть тело Казусы, о котором демоническая лиса заботилась со всей прилежностью в доступной ей магии, и помнило былую удаль, а руки ещё отнюдь не ослабли до состояния старческой немощи, но время… время, подстёгиваемое Светлой сущностью неумолимо продолжало свой ход вперёд.
Любящим мужчине и женщине не суждено было прожить свой остаток лет в тихом и спокойном совместном времяпрепровождении. Император Коноэ, которого время также не щадило, как ему хотелось бы, несмотря на якобы протекающую в его крови сущность богов-ками, по преданиям основавших императорский род, несмотря на жену и детей, всё также души не чаял в Тамамо-но-маэ. Однажды, как это водится у хрупких здоровьем людей, подверженных течению времени куда как сильнее, чем аякаши, Коноэ охватила болезнь, и придворные мудрецы, астрологи и монахи к превеликому, старательно демонстрируемому "сожалению" всего двора, ничего не могли сделать по этому поводу. Все, кроме одного. Мудрец Абэ-но-Сэймей, в секрете рождённый другой демонической лисицей, Кузунохой Кицунэ, первый, кто не просто мог видеть, понимать и разговаривать с демонами вне зависимости от их желания, как прочие монахи и астрологи, а также повелевать и изгонять навсегда, а не на некоторое время, отчего и стал первым в истории этой страны экзорцистом своего клана оммёдо-оникири… был подговорён своей матерью, к которой однажды явился аватар Света, который в свою очередь и был инициатором дальнейших событий. Будущее, эта бессовестная и злодейская по отношению ко всем разумным производная Света, несправедливое к честным стараниям и чаяниям людей и аякаши, пророчило Тамамо-но-Маэ стать величайшей из когда-либо живших избранниц Тьмы, хотела она того или нет. Жившие тогда Светоносцы, для которых на их этапе понимания мира было невозможно "сосуществование" Тьмы и Света, якобы желаемое Многоликим, ещё не были кланом Амакава и не имели возможности открыто сделать что-либо со златошёрстой. Но это было не столь важно, так как получивший от своего доверенного советника, Абэ-но-Сэймея, тайное послание, разоблачающее Тамамо, император Коноэ неожиданно впал в ярость. Считая себя оскорблённым и униженным после оказанного ей доверия, и придумав своим гаснущим в плане мудрости сознанием весьма удобную отговорку своего ухудшающегося "божественного" здоровья, Коноэ приказал в секрете привести Тамамо-но-Маэ и Казуса-но-ске, и пытать последнего на глазах у женщины, пока она не снимет "своё проклятье". Но даже будучи готовыми к разному, воины и монахи не смогли предусмотреть, что разрываемое от несчастья, вызванного видом страданий своего
Даже Казуса был поражён и напуган, не говоря уже об остальных, из-за чего кицунэ в слезах сбежала, приняв свою настоящую форму и оставляя прежнюю жизнь позади, поклявшись более никогда не доверяться таким переменчивым из-за влияния на них времени людям. Жизнь перевернулась с ног на голову, и гонения не прекращались ещё несколько лет, в течении которых уже высшая аякаши, не желая принимать бой, обещающий стать последним для знакомых и близких ей когда-то людей, отправленных за ней в погоню, провела в бегах, попутно переполошив большую часть провинций тогдашней разрозненной Японии. По ходу дела используя хитрость, ловкость в разговоре и вспомнившийся богатый арсенал магических уловок, чтобы невольно создать о себе легенды и местные сказания, она где возможно восстанавливала справедливость в том виде, в котором она её видела, пусть иногда этот вид вовсе не был общепринятым. Именно тогда похождения Тамамо-но-Маэ стали причиной создания народного образа о ней, как об озорном и своевольном, иногда довольно жестоком, но мудром духе, способном выкрутиться из любой ситуации. Долго так продолжаться не могло, так как отношение к аякаши в целом продолжало меняться, от мыслей о них, как об обузе тогдашней цивилизации, до мыслей о вредителях и зачастую врагах человечества, не таких уже и могущественных - новые последователи Абэ-но-Сэймея расправлялись с теми демонами, с которыми ранее приходилось мириться при помощи подношений, признавая их покровительство. Погоня-расследование становилась всё настырней и обременительней для Тамамо. И вот однажды…
Тамамо-но-Маэ остановилась, не в силах больше продолжать подобный образ жизни. Её подкосило известие о том, что Казуса-но-ске был всё же помилован, восстановлен в звании генерала, и по собственному желанию отправлен на её устранение. Тот, кому принадлежало её сердце, фигурально выражаясь растоптал его в грязи дороги, и всадил в него свой короткий меч сёто - на этот раз отнюдь не фигурально. В поле, где-то в месте, которое сейчас является северной частью префектуры Тотиги, Демоническую лису окружила армия, вооружённая артефактами, способными причинять боль даже ей. Не помогло и превращение в последний момент в прекрасную женщину, что разоружило очарованием большую часть воинов, не захотевших поднять на неё оружие. Светоносец Миура Ёсиаки, на которого не подействовали чары из-за осколка Света сначала метко выстрелил в неё из своего лука, а знакомый с этим её обликом Казуса, имевший свои причины бояться возможного гнева императора в случае непослушания, решил лично завершить начатое и вонзил свой меч своей любимой в грудь, проклиная при этом всех Ками за жестокую судьбу. Ками смерти, то есть Шинигами, которого у смертных того времени было принято называть Яма, судья мёртвых и бог-властитель ада "дзигоку", услышал его мольбу, и чудесным образом обратил тогда ещё не избранницу Тьмы в камень, даривший смерть, подобно ставшему впоследствии "каменным" сердцу возродившейся через несколько сотен лет после этого девятихвостой лисицы.
Сямисэн Тамамо ещё некоторое время играл, уже не рассказывая, а передавая образы испытываемых страданий, переживаний и душевных метаний, которым подверглись многие разумные того времени, не уточняя забытых и уже никому не нужных имён, чью славу съело время, а также горечь от невозможности отплатить той же монетой предательства, которое бы являлось справедливостью для тех, кто лишил её всего. Абэ-но-Сэймей был человеком с его необычно долгим, но всё же человеческим веком, а остальные встретили свой конец и того раньше - время забрало у златошёрстой даже их.
Затихающий инструмент девятихвостой кицунэ ещё раз прошёлся нотами, рождающими в сознании у каждого из присутствующих своих собственных знаний о повсеместно встречаемых и по сей день несправедливостях, правящих миром из-за бренности всего, что существует, и наконец, замолк под восхищённые вздохи присутствующих. Действительно… перед подобным слова пусты и не имеют никакого смысла. Тамамо заставила, судя по реакции окружающих, не просто узнать её историю, а прочувствовать все то, что пришлось пережить ей, одновременно даря понимание: это лишь один, совсем короткий, пусть и довольно значительный эпизод в её долгой жизни - лишь один из многих, и ей есть ещё о чём сыграть… вот только сейчас она хочет слушать, а не говорить с помощью музыки.
– Твоя очередь, Юто Амакава.
– Беззвучно прошептала Тамамо-но-Маэ, но на этот раз её поняли все, и помощи кого бы то ни было, кто бы стал говорить за неё, не понадобилось.
На мне медленно скрестились взгляды Семьи, отходящей от… представления: Киёко не замечая этого, роняла печальные слёзы, размывая косметику, Мидори что-то бессвязно шептала, не смея разорвать повисшую тишину, а парочка волчат углубились в какие-то свои воспоминания… даже Каракаса смотрел на меня снизу вверх с мольбой и упованием, неизвестно как выражая своим единственным глазом грусть и надежду на то, что я смогу развеять созданную атмосферу полной уверенности Тамамо в своей правоте, объяснить всем нам, включая златошёрстую, что надежда есть, и что всё не так плохо… В одной моей руке, оказывается, скрипка, а в другой - смычок. Вполне себе аутентичные, и вовсе не из металла… ах да, мы все, оказывается, незаметно были перемещены в рассинхронизированное пространство, где, видимо, всё возможно. Неужели этот самый процесс превращения мира и остановки мира начат?