Моя история

Геллер Ури

Я очень много думал о Яффе. Но потом мной овладели какие-то очень странные чувства. Я почувствовал: что-то должно случиться со мной. Я вспомнил льва в зоопарке, мамину аварию в такси, свой сон перед вторым парашютным прыжком. Я не на шутку перепугался, потому что до сих пор все, что я предвидел, непременно случалось. Я не верил, что меня убьют. Скорее всего — ранят. Я молился и просил Бога, чтобы он спас меня от смерти.

Лишь на рассвете, где-то в три часа, мы наконец-то узнали, что направляемся в Иерусалим. А через час мы уже были в дороге. Иногда останавливались, ждали, потом снова ехали по дороге, постоянно получая новые инструкции. Нас часто обгоняли танки, военные самолеты постоянно летели над нами в сторону Синая. Где-то в стороне жужжали вертолеты. Я снова вспомнил Яффу, подумал о своей маме, подумал о том, что, возможно, буду ранен. Мы двигались очень медленно, прошли почти сутки, с тех пор как тронулись в путь. Наступила ночь. Мы постоянно спрашивали офицеров: «Что же все-таки делать, что происходит?» А они обеспокоенно отвечали, что не знают. Из штаба совсем не было новостей. Опять нужно было ждать.

Ночью мы получили приказ рано утром двигаться. Я приказал восьмерым солдатам, которыми командовал,

заправить бронетранспортеры и вернуть пустые канистры в автомобиль командования, где их снова заправят из большего танкера, который шел за нами. Я тоже схватил канистру и пошел к одному из бронетранспортеров, чтобы заправить его. Подойдя, я окликнул солдата, который сидел наверху. Это оказался Авраам Стедлер, мой приятель по прежней части. Он мне приветливо крикнул: «О, здорово, Ури. Заправишь?» Я посмотрел Аврааму в глаза, он тоже взглянул на меня, и я почувствовал, что он сегодня погибнет. Это было ужасное ощущение. Я даже прекратил заливать бензин и спросил, чем он там наверху занимается? Он ответил, что он стрелок и сидит за пушкой у броневика. Я поинтересовался, как он себя чувствует, и услышал: «Все в порядке». Больше я не знал, что сказать. Пытался сообразить, как можно его спасти, но не мог. В конце концов я спросил: «Авраам, могу ли я пожать тебе руку?» Он удивился: «Зачем?» Мы пожали руки, я повернулся и ушел, не оборачиваясь, не глядя на него. Я пошел прямо к машине и буквально упал на сиденье. Я сказал себе: «Боже, для чего мне все это знать. И почему об этом больше никто не знает. Могу ли я как-нибудь спасти Авраама?» Нет, я не знал как.

Я не мог уснуть в ту ночь перед боем. Я неотрывно думал о Яффе, представлял себе, как было бы здорово, если бы мы поженились. «Интересно, что она делает сейчас? Думает ли она обо мне?»

Начался рассвет. Лучи солнца зажгли небо и горы. Мы вышли на шоссе, ведущее к иорданской границе. Уже слышны были вдали стрельба, взрывы, грохот пушек и танков. Там шли бои. Мы направлялись к месту, которое называлось Рамала. Оно находилось в нескольких милях от Иерусалима. Нам сказали, что часть наших парашютистов уже в городе. И в связи с этим мы получили задание перекрыть дорогу от Рамалы к Иерусалиму, чтобы иорданцы не смогли воспользоваться ею. Вдруг без всякого предупреждения со всех сторон началась пальба. Было впечатление, что мы окружены, как бы находились в центре. У нашей машины не было никакой бронированной защиты, поэтому пришлось подъехать и вплотную встать за бронетранспортером. Я услышал команду по рации — пропустить танки «Шерман», чтобы они открыли огонь по горам.

В небе было много наших истребителей. Я увидел, как один из наших самолетов сбросил бомбу с напалмом и по ошибке попал на одну из наших машин. Это был какой-то кошмар. Везде стрельба, взрывы бомб, пикирующие истребители. Мы долго не могли понять, откуда в нас стреляют. Мы знали только, что откуда-то со стороны горы, находившейся прямо перед нами. Вскоре нам сообщили, что там расположились иорданские танки, обстреливавшие дорогу, чтобы не допустить нас до Рамалы. Нам было приказано спрятаться за камнями и ждать. Я велел своему взводу вылезти из машин м залечь за кладбищем, которое находилось невдалеке. У нас с собой были только легкие пистолеты. Когда мы бежали в сторону кладбища, я несколько раз спотыкался о тела арабов. На одном из них была наброшена какая-то материя. Я еще подумал: спит он, что ли? Сняв ткань, я увидел, что это было тело иорданца, буквально изрешеченное пулями. Я снова накрыл его и, догнав своих, убедился в том, что они надежно укрылись за стеной. Безумная какофония автоматов, самолетов, танков, рации, была просто невыносима. Стена в общем-то нас плохо защищала, потому что стрельба шла со всех сторон. Я на мгновение отошел в сторону, чтобы проверить своих людей, и попал на открытое место. Вдруг я почувствовал, что моя голова словно куда-то отлетает от меня. Я не сразу понял, что случилось. Секунд через двадцать я почувствовал ниже плеча что-то мокрое и посмотрел на руку. Рубашка была вся в крови. Я испугался, потому что мне показалось, что пуля проникла куда-то глубоко в меня. Я перепрыгнул через стену и стал звать: «Човеш, чо-веш!» (Это израильское слово, которое обозначает «медик».) Медика рядом не оказалось, но подбежал солдат и сорвал с меня рубашку. Кровь капала из раны на левой руке. Солдат достал бинт из аптечки первой помощи и перевязал мне руку. Я не ощущал какой-либо боли, просто было очень много крови. Она постепенно останавливалась, поэтому я продолжал командовать. Иорданские танки направлялись в нашу сторону, и вокруг не было ни одного безопасного места. Мы были полностью во власти Бога. Наши танки шли вверх в гору, которую мы почему-то называли французской горой, и сходу обстреливали иорданские позиции. Но танки-то врага тоже стреляли в нас и пытались сбросить наши силы с горы. Я заметил один из иорданских танков в открытом поле в четверти мили от нас, он стрелял в нашу сторону. Один из наших бронетранспортеров выехал и встал перед кладбищем, перекрывая дорогу вражескому танку «Пэттон». Я тут же понял, что в этом бронетранспортере находится Авраам.

Я отчетливо видел всю эту сцену. Это было как в кино, не как в жизни. Орудия танка «Пэттон» и бронированной машины Авраама на мгновение затихли. Потом наш капитан заорал: «Огонь!» Я не видел Авраама, но, знал, что он сидит за пушкой. И он открыл огонь. Я видел, как снаряд взорвался в четырех метрах сбоку, не попав в арабский танк. Ничего не произошло. Я видел, как капитан снова посмотрел в люк бронированной машины и снова закричал: «Огонь!» Но было поздно. Иорданский танк выстрелил раньше. Я услышал громкий взрыв и увидел, как машина Авраама отскочила в сторону и перевернулась. Не было никакого дыма, никакого огня, просто какой-то странный треск. Я видел, как капитан медленно сполз с люка, и услышал какой-то глухой разрыв глубоко внутри машины. Вдруг все стало тихо. Я знал, что Авраам внутри и что он мертв. Я был потрясен всей этой сценой. Разные мысли проносились в моей голове. А танк иорданцев тем временем приближался к нам. Я крикнул одному из солдат, находившемуся недалеко от меня: «Давай двинемся туда, узнаем, есть ли там кто-нибудь живой?» Мы перепрыгнули через забор кладбища и побежали в сторону машины Авраама. Танк «Пэт-тон» приближался все ближе,

но мы не обращали на него внимания. Подбежав к машине, я дотронулся до нее — она раскалилась до красна. Я резко отдернул руку. И вдруг увидел, что из нижнего люка кто-то вылезает. Это был водитель. Одной ноги у него не было, вместо нее висел бесформенный кусок мяса. И сам он был чуть живой. Мы стали его оттаскивать. Танк «Пэттон» был уже совсем близко. А потом мы вдруг услышали еще один взрыв, еще один страшный удар, и иорданский танк взорвался. Волна взрыва задела нас, и мы упали. Когда дым рассеялся, мы увидели, что танк горит и никто из него не вылезает. Тогда мы вскочили и потащили нашего раненого водителя в сторону дороги. Он был в сознании, но очень бледный, и словно в забытьи твердил: «Меня подбили, меня подбили…» А потом спросил: «Где я? Куда меня ранило?» Я еще раз взглянул на него и мне показалось, что одной ноги у него вообще не было. Вдруг он спохватился: «О, Господи, а мой член в порядке? На месте?» Я снял с него штаны и посмотрел. У него там ничего не осталось — на этом месте зияла рваная рана. Я глубоко вздохнул и попытался собраться с силами. Мы с трудом дотащили его до маленького арабского домика, нашли носилки и уложили его. Он спросил: «А вертолеты будут?» Я достал рацию, но она была прострелена и, естественно, не работала. Все же я сделал вид, что вызываю кого-то. Я говорил в абсолютно мертвый микрофон: «Эй, вы там, слышите меня? Вы направляетесь к нам? Мы вас ждем», потом повернулся к раненому парню и сказал: «Вертолеты уже вылетели, потерпи».

Я заметил, как его лицо немного расслабилось. Мне казалось, что и в самом деле скоро прилетит вертолет. А потом вдруг опять раздались очень сильные взрывы прямо рядом с нами. Чуть в стороне стоял большой иорданский фургон, в котором, судя по всему, были канистры с бензином. Его охраняли три арабских солдата, а еще несколько человек прятались за камнями и стреляли в нас. Мои люди тоже ответили огнем. Совсем рядом с ними я увидел израильского солдата с базукой, но он, похоже, был контужен и не мог стрелять. Сам я не умел пользоваться базукой и поэтому закричал, спрашивая, есть ли кто-нибудь, кто может пользоваться ею. Два наших солдата подбежали, выхватили базуку у контуженного парня. Я сказал им, чтобы они постарались спокойно прицелиться и направить свой удар точно по фургону. Вокруг было столько пальбы, что трудно было сохранить спокойствие.

Но они все же выстрелили по моей команде. Я видел, что снаряд был направлен точно в фургон и попал прямо в него. Раздался сильный взрыв, и фургон превратился в сноп пламени. Я посмотрел на гору и увидел, что из небольшого строения ведется прицельный огонь. Я решил взять несколько своих людей и атаковать эту точку. Мы потихонечку стали забираться в гору, обходя с тыла то непонятное строение. Двое моих людей шли за мной.

Вдруг из-за камня выпрыгнул арабский пехотинец и два раза выстрелил в меня, но не попал. Не знаю, как он умудрился промахнуться, это еще одна мистическая история в моей жизни. Он ведь был всего в тридцати метрах от меня. Не спуская с него глаз я выхватил пистолет и выстрелил в него навскидку примерно с уровня своей поясницы. Спуская курок, я успел посмотреть ему в глаза и разглядел усталое, смуглое, усатое лицо. Я стрелял и думал об Аврааме, о водителе, который умирал, обо всех раненых, лежащих вокруг. Но никакой жалости во мне не появилось. Я знал, что идет война и, значит, нужно воевать и что если я его не убью, он убьет меня. Он упал.

Ребята, которые были со мной, тоже стреляли. Вообще все, что происходило, напоминало приключенческий кинофильм или какой-то сон. Казалось, что в любой момент можно проснуться, что все какое-то ненастоящее. Но раненая левая рука снова заболела, напоминая мне, что это вовсе не сон. Дым и пули вокруг, увы, были настоящие. Но я все же не мог отделаться от бредовой масли: «А может быть, это действительно сон?»

Если так, то это был очень страшный сон. Настоящий кошмар. Разобраться в том, что происходит, было уже невозможно. Вокруг только взрывы и непрерывный свист пуль. Я не знаю толком, что дальше произошло. Может быть, рядом разорвался танковый снаряд, граната или что-то еще, но я вдруг почувствовал, как что-то угодило мне в правое плечо и в голову — прямо над глазом. Вдруг все вокруг потемнело и я рухнул в небытие. В последнюю долю секунды перед тем, как потерять сознание, я подумал: «Я умираю». Мне не было страшно. Я даже удивился, что смерть приходит так просто.

Когда я пришел в сознание, то оказалось, что нахожусь в чистой постели, руки и голова были забинтованы. Судя по всему, я находился в госпитале. В тот момент я ни о чем не мог думать, кроме как о Яффе: «Интересно, она знает, что случилось со мной?» Только потом я вспомнил об отце, о маме. Оглядевшись в комнате, я увидел, что в ней очень много других раненых солдат.

Мне удалось позвонить маме, и я сказал ей, что не смогу в ближайшее время вернуться домой. Но не стал говорить, что лежу в госпитале. От нее я узнал, что отец тоже воюет где-то на Синае. Я дозвонился Яффе, поначалу тоже не говорил ей, где нахожусь. Но она сказала, что очень хочет меня видеть. Пришлось признаться и все ей рассказать.

В госпитале я провел три недели. Мне повезло: раны оказались не слишком серьезные. Похоже, осколок лишь вскользь задел мой лоб, раны на руках были более глубокие, но тоже не такие, чтобы слишком сильно переживать. За два дня до выписки ко мне пришла Яффа. Мне было так хорошо с ней. Но вскоре пришлось расставаться. Мы виделись совсем недолго. Ей, к сожалению, нужно было возвращаться в свой лагерь в Хайфу. А мне предстояло пройти большую медицинскую комиссию. Естественно, я мечтал только о том, чтобы поскорее попасть в Хайфу и быть с ней вместе. Но потом я решил: «Это не может так дальше продолжаться. Она же не может всю жизнь любить двух людей». Мне хотелось быть сильным, как-то прожить без нее, попытаться ее забыть. Я с ней говорил по телефону, и она опять повторила, что скоро выходит замуж, но по-прежнему любит меня. Говорила, что ей нелегко. Мне тоже было трудно, но еще и по другим причинам. Я видел, как гибнут мои друзья, снова видел эту ужасную картину боя. Каждый раз, вспоминая Яффу, я впадал в глубокую депрессию. Но говорил себе: «Посмотри на этих ребят. Они ведь вообще не дожили. Они мертвые, они сейчас в земле, где нет ничего, нет любви — полная пустота. А тебе повезло. Ты же жив».