Моя история
Шрифт:
Было очень хорошо, что я захватил с собой мотороллер, потому что мне удалось устроиться на работу курьером в архитектурном офисе. В финансовом отношении это была большая помощь маме, я зарабатывал 350 фунтов в месяц и практически всю зарплату отдавал ей. А через некоторое время благодаря бывшему подчиненному отца по фамилии Ландау я из курьера превратился в служащего этого же офиса. Ландау было чуть больше 20 лет, и мы с ним подружились.
У нас оказалось много общих интересов — в свободное время он играл в баскетбольной команде. Узнав это, я рассказал ему, как мне удавалось, собрав всю энергию и направив ее на мяч, добиваться того, чтобы тот попадал точно в кольцо. Он не понял, что я имел в виду, и для того, чтобы как-то объяснить ему, я попросил Ландау сосредоточить все свое внимание на
Ландау пригласил меня поиграть в его баскетбольной команде, и я с радостью согласился. Во время тренировок то, что я называю сосредоточить внимание, срабатывало очень хорошо, настолько, что люди начали поговаривать насчет моей «золотой» левой руки. Во время игр, когда некогда было сосредоточиться, дела шли похуже, но мой коронный крюковой бросок все равно был очень эффективным независимо от того, имел ли я шанс сконцентрировать все свое внимание или нет.
После медкомиссии, рентгена, анализов крови и всего остального мне сказали, что до призыва у меня остается четыре месяца. На это время мне предложили поработать администратором в гостинице на побережье Красного моря. В гостинице постоянно собирались хиппи, всегда было очень много девушек. Одним словом, это было лихое, развеселое время.
Дни бежали быстро, и вскоре меня должны были забрать в армию. Отец спросил, не хочу ли я, чтобы он помог мне устроиться в какой-то определенный род войск? Я попросил его ничего не делать, потому что мне хотелось всего добиться своими силами. Кроме того, я и сам не знал, кем буду — пилотом или пехотинцем. Но особенно мне хотелось попасть в секретную службу, потому что мне очень нравился Джоаф. Я о нем уже долгое время ничего не слышал и часто думал, где он сейчас.
Начинался совершенно новый этап в моей жизни. Я, конечно, волновался, но волнение это было приятное, связанное с большими ожиданиями.
В день призыва вместе с толпой восемнадцатилетних ребят я поехал на автобусе в Джаффу. Среди нас были израильские ребята польского, венгерского, русского происхождения, марроканцы, египтяне и некоторые другие. Мы прошли через очень долгую и утомительную процедуру собеседования, тестов, осмотров и в конце концов очутились в лагере Тел-Хасомер, в получасе езды от Тель-Авива. Первое, что бросилось в глаза, когда мы туда попали, — взвод солдат, бегающих взад-вперед, прыгающих на счет раз, два, три, четыре и выкрикивающих какой-то лозунг — что-то вроде того, что, мол, они пехотинцы. Везде были раскинуты палатки, все деревья были выкрашены в белый цвет, каждый камешек лежал на своем определенном месте, земля была чистой настолько, что, казалось, ее можно было есть. Усатые сержанты бегали вместе с солдатами. Нас выстроили для получения формы и каждому кидали по очереди зеленые майки, штаны, черные сапоги, нижнее белье, мыло, расческу, зубную пасту — в общем все, что полагается. В палатке нас оказалось восемь человек, мы быстро сдружились и часто задумывались, где мы все в конце концов окажемся.
Однажды, проходя мимо штаба, я остановился и обратил внимание на плакат, на котором был изображен парень, выпрыгивающий из самолета в открытое небо. Я смотрел на этот плакат и думал: «Ури, ты же не сможешь выпрыгнуть из самолета. Лучше забудь об этом». А потом какой-то другой голос во мне сказал: «Ури, а почему бы тебе не попробовать? Проверить, сможешь ли ты?» Я не спеша пошел в палатку, не переставая думать об этом. Мысли были самые противоречивые: «Попадешь туда, то уж не отвертишься». А потом: «Глупости, если я не захочу прыгать из самолета, никто меня не заставит. Если я вдруг передумаю, то меня просто снова отправят в лагерь».
Решившись, я пошел в штаб парашютных войск и подал заявление. Там снова прошел какие-то анализы, врач долго стучал меня по спине, по голове, проверял мои силы, заставлял нагибаться, подпрыгивать, приседать… Вокруг царило какое-то возбуждение и суета. Все получали специальные сапоги с толстыми подошвами, особые форменные рубашки, непохожие на обычные, и зеленый берет.
На следующий день приятным сюрпризом для меня был приезд отца. Он спросил меня, на чем я в конце концов остановился, и, узнав, что я буду парашютистом, сказал:
— Ури, знай, это будет очень-очень тяжело.
— Я знаю, отец, — сказал я. — Но я играл в баскетбол, много бегал, плавал, нырял и уверен, что справлюсь.
— Ну что ж, попробуй. Я горжусь тем, что ты выбрал самое сложное. Но ты должен мне пообещать, что будешь стремиться стать офицером. Я сержант, но хочу, чтобы мой сын стал офицером.
Я ему сказал, что и сам этого хочу и приложу все свои усилия для достижения цели.
Нас отправили в фургоне в специальный лагерь, который находился примерно в часе езды от Тель-Авива, возле места, которое называлось Натанья. С нами также были новобранцы инженерных войск, и мы вначале заехали в их лагерь, чтобы их выпустить. С одним молодым парнем буквально истерика случилась, когда его попросили выйти из машины. Он упирался, кричал, плакал: «Я не сойду! Я хочу домой! Я не сойду!» Мы сидели и смотрели на это ужасное зрелище. Им пришлось его просто вытолкнуть и силой оттащить в сторону. У всех возникло впечатление, словно он направлялся навстречу смерти, будто шел на расстрел. У всех испортилось настроение. Я думал: «Боже мой, он идет всего-навсего в инженерное подразделение, а мы добровольно выбрали парашютные войска». До нашего лагеря мы ехали еще минут десять. У нас было о чем задуматься.
Когда мы подъехали к лагерю парашютистов, в машине оставалось всего восемь человек. Я нервно жевал жвачку. Когда спрыгнул на землю, вдруг увидел, что к нам направляется сержант. Выглядел он очень зло и сразу заорал: «Построиться!» Потом по очереди подходил к каждому из нас, спрашивал: «Как тебя зовут? Откуда ты?» Подойдя ко мне, он завопил: «Ты жуешь жвачку или со мной разговариваешь?!» Я настолько испугался, что проглотил свою жвачку и ответил «нет», потому что жвачки больше во рту не было. Но он снова заорал: «Выплюни ее!» Я продолжал утверждать, что у меня нет никакой жвачки, но он не мог успокоиться: «Ты ее жуешь! Выплюни сейчас же, черт побери! Я хочу увидеть ее на земле!» В конце концов мне пришлось сказать ему, что это невозможно, потому что я проглотил ее. Мне показалось, что он сейчас расхохочется. Но он сдержался. Потом он сказал нам:
— Послушайте, ребята. Вы сами выбрали этот род войск. Вы, наверно, плохо представляете, что вас здесь ждет. Я заставлю вас буквально драть задницы. Вы будете вкалывать так, как вам никогда не снилось. Для начала мы сейчас же побежим вокруг лагеря, и я буду вам показывать, где что находится. Итак, оденьте рюкзаки на спины и за мной.
Одно дело просто бежать и совершенно другое, когда у тебя за спиной сорокакилограммовый мешок. Мы должны были бежать за ним в линию один за другим, но все время спотыкались и падали. Я думал, что я хороший бегун, но он черт знает что с нами вытворял. Он показал нам весь лагерь: столовую, синагогу, хранилище оружия — и, не останавливаясь, бежал вперед. По дороге он заявил, что в первые три месяца нам вообще никуда нельзя выходить и каждый день придется бегать по лагерю, хотим мы этого или нет. Если кого-то засекут, что он идет пешком, то всех разбудят среди ночи и заставят бегать до самого рассвета. Бегали мы и в самом деле каждый день. Сперва без оружия, потом с оружием. Потом в шлемах. Нагрузку все увеличивали и увеличивали. Если ты падал, тебя поднимали и толкали вперед. Некоторые теряли сознание. Тогда приходилось их тащить на себе, как будто они ранены. Мне на удивление становилось все легче и легче. Кроме марш-бросков, нас заставляли ползать, прыгать с высоких мест, залезать на деревья, ползать через бочки и проползать под колючей проволокой. Все это необходимо было проделать в течение трех минут. Кто не укладывался в три минуты, должен был повторять все снова, снова и снова. Тренировки становились тяжелее, но и тело тоже становилось крепче. Я ненавидел эти занятия, хотя постепенно привыкал к ним. Длительные марш-броски были самыми ужасными, даже хуже, чем просто бег.