Моя королева
Шрифт:
Дуглас уже больше часа топтался по комнате, надеясь таким образом осторожно разбудить Элизабет. Им предстояло проехать много миль, и ему не терпелось оказаться на дороге к дому, к родным местам.
Он увидел, что Элизабет пошевелилась. Волосы у нее спутались. Она просыпалась медленно, точно подсолнух, который неторопливо поднимает головку к солнцу. Ее еще сонное лицо казалось растерянным. «Интересно, – подумал он, – уж не провела ли она такую же беспокойную ночь, как и я?» Он-то почти не спал на своем коврике у очага, лежал, глядя в потолок и прислушиваясь, как она борется со своими
Когда утренний свет лег полосами на ее лицо, Элизабет открыла глаза и уставилась на Дугласа, растерянно моргая.
– На столе, – сказал он, – есть еда. Овсянка, теплые лепешки, свежезаваренный чай. Мэри недавно принесла. Вы голодны?
Она кивнула:
– Просто умираю с голоду.
Потом она посмотрела в маленькое окошко на противоположной стене.
– Солнце уже давно встало. Почему вы не разбудили меня раньше?
– Я устал сильнее, чем полагал, – солгал Дуглас. – Ничего страшного, погода ясная, так что ехать будет славно.
На самом деле он уже на заре был готов пуститься в дорогу.
Пока Дуглас ходил к лошадям, Элизабет оделась, выбрав простую амазонку из черного бомбазина с пышной шейной косынкой и шляпу-треуголку. Она обрадовалась, найдя в дорожном сундуке два корсета, которые зашнуровывались спереди, поскольку она вовсе не собиралась просить Дугласа каждое утро помочь ей одеться. Не привычная причесывать себя сама, она просто откинула волосы назад, стянув черной лентой.
Следующие несколько часов и дней прошли довольно быстро, без приключений, если не считать время от времени начинавшихся ливней или овечьих стад, загораживающих им дорогу. Элизабет с любопытством наблюдала шотландские пейзажи: крутые горы и пропасти, вересковые заросли – все это вызывало у нее неподдельное восхищение.
Казалось, чем больше они удалялись от Англии, тем суровее становилась местность. Красивые беленые каменные дома со старомодными изящными окнами и яркими цветочными ящиками сменились неприглядными хижинами под соломенными крышами, приткнувшимися к каменному лону горы. Деревья попадались все реже, иногда их вообще не было видно, дороги сузились и превратились просто в извилистые тропинки. Можно было ехать час, иногда даже несколько часов и не встретить ни души. А если кто-то и попадался навстречу, то это были по большей части босоногие оборвыши либо нищие матери семейств, с безнадежным видом тащившие на себе повозки, в которых помещался весь их скарб.
Это были истинные жертвы неудавшегося восстания. Они разговаривали с Дугласом по-гэльски, рассказывали, что их выгнали с насиженных мест, дома их разрушили английские солдаты-мародеры, хотя они не участвовали в восстании. Герцог Камберленд, сын Георга II, возглавлявший английские войска против якобитов, хотел навсегда отбить у шотландцев всякую охоту бунтовать и сурово карал мятежников.
Однажды ночью в трактире, где они остановились, уже далеко углубившись в Хайленд, Дуглас повстречал знакомого.
– Родерик!
Молодой человек был почти ровесником Дугласу. Рыжеволосый, он был одет в темный сюртук и килт в темно-зеленую и синюю клетку. Он был хорош не суровой мужской красотой, как Дуглас, а изяществом
Когда Дуглас их познакомил, Элизабет поразилась:
– Это ваш брат? Но, помнится, вы сказали, что ваш брат… вы сказали, что…
– То был мой брат Йен, а Родерик – мой молочный брат. Он – Маккензи, но мы росли вместе после того, как моя мать умерла. Родерик, это Элизабет. – Тот посмотрел на Дугласа. – Моя жена.
Если Родерику и показалось странным, что Дуглас вдруг обзавелся женой, да еще к тому же англичанкой, он и виду не подал.
– Вот как? – Он посмотрел на Дугласа – и только. А потом склонился к руке девушки. – Рад познакомиться, миледи.
– Элизабет, – сказал Дуглас, – мне нужно кое-что обсудить с Родериком. Мы, наверное, засидимся за полночь, так что вам лучше пойти спать. У нас был долгий день, а завтра будет еще длиннее.
Без сомнения, Дуглас хотел объяснить Родерику ситуацию и странное условие ее отца касательно двух испытательных месяцев. У Элизабет и впрямь не было никакого желания выслушивать все это еще раз. Она кивнула:
– Доброй ночи, джентльмены.
Когда Элизабет ушла, Родерик указал на столик в дальнем углу трактира, где они могли поговорить свободнее. Тут-то Дуглас и услышал первые истинные подробности поражения якобитов при Куллодене.
– То, что я слышал, не оставляло им никаких шансов на победу. Битва, если только эту бойню можно так назвать, кончилась за час. Тысячи повстанцев либо погибли, либо были оставлены умирать на том проклятом болоте. Других взяли в плен или просто перестреляли на месте. Я слышал, что несколько дюжин человек заперли в сарае и сожгли. Проклятое, грязное дело – вот что такое это восстание!
– Сколько же людей погибло?
– Среди восставших? Судя по слухам, все. Но этого не может быть. Принц спасся, как и другие, хотя те, кто был в гуще сражения, почти все пали, либо их прирезали при попытке спастись бегством.
Дуглас кивнул. Будучи в Лондоне, он уже слышал донесения об исходе кровавой битвы. В начале декабря шотландские мятежники направились в Англию и заняли город Дерби, находившийся всего лишь в ста двадцати пяти милях от Лондона. Победа казалась очень близкой; Георг II приказал членам своей семьи покинуть Кенсингтонский дворец. Но вдруг в лагерь к принцу Чарлзу прибыл гонец с донесением, что на подмогу королю спешит девятитысячное войско. По совету своих приближенных и вопреки собственным побуждениям Чарлз отдал приказ отступать. Это оказалось началом конца для восставших якобитов и глубокой ошибкой, в особенности когда донесение о Камберленде и его девятитысячном войске оказалось выдумкой.
– Всякого, кто ушел с поля битвы живым, все равно найдут и подвергнут наказанию, – сказал Дуглас.
– Или убьют. – Родерик глотнул эля и скривился – больше от горечи собственных слов, чем от напитка. – Сын короля, этот мясник, не щадит никого. Вот уж воистину дьявол во плоти! Он назначил вознаграждение в тридцать тысяч фунтов за голову принца, но с таким же успехом мог бы назначить и сотню тысяч. Никто принца не выдаст.
Родерик посмотрел на Дугласа, потом сказал, поняв, что тот почти его не слушает: