Моя купель
Шрифт:
Придя в сознание, я выскочил из ниши. Пыль и копоть еще не осели, — значит, лежал недолго. Но где же Устименко, что с ним?. Сквозь оседающую пыль на меня накатывалась наша полуторка. За рулем сидел Устименко. Молчаливый, нахмуренный, он даже не покосился в мою сторону. Смотрел только вперед прямым, немигающим взглядом.
Теперь машина неслась через колдобины и воронки без остановки. Сильных толчков я не ощущал, весь был поглощен движением вперед, а неизбежные в таких прыжках удары головой о потолок кабины меня не отвлекали, потому что надо мной была просто дыра. Мы неслись по прямой, без виражей и поворотов, как по струне. Лишь в одном месте, перед стеной заводской ограды, машина сделала отлогий поворот,
Когда проскочили заводские ворота, я взглянул на Харитона. Он по-прежнему смотрел прямо, не моргая. На бледном лице появились синие пятна. Вцепившиеся в руль пальцы рук тоже посинели.
— Устименко! — крикнул я. — Мы уже приехали.
Он, кажется, улыбнулся. Машина мягко ткнулась радиатором в кучу щебня перед входом в командный пункт, и мотор заглох.
— Приехали, — повторил я.
Харитон Устименко и на этот раз не отозвался ни голосом, ни движением. Мотор заглох, в кабине стало тихо. И в этой тишине я не услышал дыхания шофера. Заглох мотор и в его груди. Харитон Устименко был мертв. На лице застыла едва заметная улыбка. Он выполнил задание. Пакет был доставлен в срок. И только тут я понял, что он вел машину на последнем дыхании. Его грудь была пробита осколком в тот момент, когда он прикрывал меня своим телом в нише.
И теперь, узнав о том, что Ольга Харитоновна Ускова это та самая ученица 6-го класса Оля Устименко, которая в дни Сталинградской битвы писала отцу: «О нас не беспокойся... помогаем фронту», — я устыдился.
Тотчас же я отправился к дочери Устименко — Ольге Харитоновне: напомнить ей о письме, содержание которого она, вероятно, уже забыла, рассказать о подвиге отца, ведь ей не известны те обстоятельства его гибели, какие известны мне.
...И вот уже неделю я не могу расстаться с семьей Ольги Харитоновны. Ее муж, Алексей Николаевич Усков, — полевод. Они приютили меня в своем доме. Четыре комнаты, в каждой чисто, уютно, тепло. Есть радио, телевизор, хорошая библиотека. Много книг по земледелию: Алексей Николаевич недавно закончил сельскохозяйственный институт. Учился заочно, без отрыва от полевых работ. И рассказывает о своих опытных участках так, словно для него не было и нет ничего более важного на свете, как внушить мне: кулундинская земля должна быть и будет такой же плодородной, как была до ветровой эрозии почв. Заботливый человек. И сразу расположил меня к себе так, хоть оставайся с ним тут в поле до следующей осени, чтобы увидеть, какой урожай созреет на опытных участках.
Гордость супругов Усковых — дети. «Старшуха», так они называют дочь Оксану, получив минувшей весной аттестат зрелости, решила годик поработать в полеводческой бригаде отца, а там видно будет, в какой институт податься.
Сыновья Харитон и Алексей, братья-близнецы, еще учатся в школе, в девятом классе; как видно, пойдут по стопам отца: свободное от учебы время, не только в летние каникулы, но и теперь, осенью, проводят в поле, на опытных участках. Они-то и увлекли меня на расстановку щитов на озимых, куда вот уже третий день выходят ученики старших классов. Азартные, неугомонные в работе. С ними не заскучаешь и не замерзнешь. Решили на трех гривах расставить щиты — и, хоть кровь из носа, до самых сумерек не жалуйся на усталость. Вечером, после ужина, эти ребята тащат меня в школьный спортивный вал. Там они готовят спортивно-музыкальную программу для выступления на районном смотре художественной самодеятельности. Алексей командует спортсменами, Харитон — музыкантами. Для них очень важно, чтобы кто-то присутствовал на репетициях, они упрашивают меня задержаться здесь ну хотя бы до начала октябрьских праздников, до первой генеральной репетиции... Как отказать им в такой просьбе — не знаю, еще не нашел убедительных доводов.
2
Нет,
После войны, окончив десятилетку, она стала работать телятницей, хотя ей предлагали пост инструктора райкома комсомола. У нее не хватило сил оторваться от удивительно милых и забавных телят, которых они выращивали вдвоем с матерью. Мать в ту пору тяжело заболела. Как оставить телят без пригляда и ухода — все зачахнут, и останется ферма на целый год без прироста...
Так объяснила мне свое решение Ольга Харитоновна. Решила на всю жизнь — и не жалеет об этом. Она по-настоящему счастлива, и в этом я убедился, побывав вместе с ней в телятнике. Меня пустили после того, как помыл руки, сменил ботинки на тапочки, надел белый халат и получил устную инструкцию — как вести себя в этом мире красивых и забавных животных. Губастые, глаза огромные, они, кажется, обрадовались, когда услышали голос Ольги Харитоновны:
— Ну, детки, пора завтракать.
И «детки», увидя ее, как по команде, принялись бодать створки кормушек.
— Сегодня у нас гость, ведите себя как следует, — сказала она. И они, будто понимая человеческую речь, один за другим замотали головой, вроде выражая недовольство: «Не нужен нам здесь посторонний человек, от него пахнет табаком». — Не возмущаться... Здесь мы курить не будем, — попыталась успокоить их Ольга Харитоновна.
— Конечно, — согласился я, сдерживая дыхание.
Но они не успокоились, пока не началось пиршество — подача молока. Телочки, бычки — всего более четырех десятков — уткнули свои губастые мордашки в поилки, теперь для них и мое присутствие не помеха. Ольга Харитоновна шла со мной вдоль ясельных клеток, нащупывала у каждого теленка что-то между ушей, приговаривала:
— У этого аппетит хороший, у этого тоже, и сосед старается. А ты что модничаешь? Расти не хочешь?..
Она обмакнула палец в молоко и поднесла его к губам скучающего теленка. Тот посмотрел ей в глаза и принялся сосать палец.
— Вот так, сосунок, теперь привыкай брать молоко на язык самостоятельно.
И теленок послушался ее — припал губами к молоку.
После завтрака Ольга Харитоновна еще раз прошлась вдоль клеток, погладила каждого теленка, поправила подстилки, и телята принялись укладываться на отдых. Лишь один рыжеватый, с белым пятном на лбу бычок долго не ложился, пялил свои огромные глаза на меня.
— Это Буян. Бодучий будет, — пояснила Ольга Харитоновна.
Бычок помотал головой, набычился, норовя пробить своим лбом решетку клетки, боднуть меня. Однако удар не получился.
— Ах, бесстыдник... Это так ты провожаешь гостей? Нехорошо, нехорошо.
Мы прошли в соседнее отделение телятника — к «младенцам», рожденным, как пояснила Ольга Харитоновна, «без графика, по неплановой привязке». Их всего шесть. Я не осмелился приблизиться к ним, остался в конторке, наблюдая через стеклянную перегородку, как ухаживает за ними Ольга Харитоновна. Каждого обмыла теплой водой, завернула в белые простынки, обсушила и затем стала поить с пальца и через соску свеженадоенным молоком. Делала она все это с материнской заботой, ласково улыбаясь каждому. На ее лице читалось: «Вот мой труд, он не такой уж легкий, но здесь я не устаю и каждый раз радуюсь тому, что помогаю этим, пока еще беспомощным существам встать на ноги».