Моя кузина Рейчел

дю Морье Дафна

Она поднесла руки к лицу, будто хотела защититься от меня.

— Да, — сказала она, — очень.

— В таком случае вы сами все усложняете, — сказал я.

Я скрестил руки на груди и посмотрел на нее, изо всех сил стараясь казаться беззаботным, хотя далеко не чувствовал себя таковым. Однако то обстоятельство, что я стоял, а она лежала в постели, давало мне некоторое преимущество. Я не понимал, как может сердиться женщина с распущенными волосами, женщина, вновь превратившаяся в девушку.

Я видел, как вздрагивают ее

ресницы. Она старалась найти предлог, какую-нибудь новую причину, которая объяснила бы ее отъезд. И вдруг меня озарило — я нашел ловкий стратегический ход.

— Сегодня вечером вы говорили, что для разбивки сада мне надо пригласить художника из Лондона. Эмброз так и собирался сделать. Но дело в том, что я не привык к обществу художников и, если кто-нибудь из их братии окажется здесь, он будет безумно раздражать меня. Если вы чувствуете хоть самую малую привязанность к этому месту, то, зная, что значило оно для Эмброза, должны остаться на несколько месяцев и помочь мне.

Стрела попала в цель. Кузина Рейчел сосредоточенно смотрела перед собой, вертя кольцо на пальце. Я поспешил укрепить свои позиции.

— Мне никогда не удавалось в точности следовать планам, которые часто строил Эмброз, — сказал я. — Тамлину тоже — по его части. Я знаю, он творит чудеса, но только тогда, когда им руководят. В прошлом году он то и дело приходил ко мне за советом, и я всегда терялся, что ему ответить.

Оставшись на осень, когда ведутся основные посадки, вы бы очень помогли всем нам.

Кузина Рейчел водила кольцо вверх и вниз по пальцу.

— Наверное, мне надо спросить у вашего крестного, как он к этому отнесется.

— Крестный здесь ни при чем, — возразил я. — За кого вы меня принимаете — за школяра-недоростка? Если вы действительно хотите уехать, я не могу задержать вас.

Она ответила на удивление спокойным, тихим голосом:

— К чему спрашивать? Вы же знаете, что я хочу остаться.

Боже милостивый, откуда мне было знать это? Она достаточно ясно намекнула на противоположное.

— Значит, вы останетесь… ненадолго, — сказал я, — чтобы обустроить сад? Решено? И вы не возьмете назад своего слова?

— Я останусь, — сказала она. — Ненадолго.

Я с трудом сдержал улыбку. Ее глаза были очень серьезны, и я почувствовал, что, если улыбнусь, она изменит решение. В душе я ликовал.

— Прекрасно, — сказал я, — а теперь я пожелаю вам спокойной ночи и покину вас. А как с вашим письмом крестному? Вы не хотите, чтобы я положил его в почтовую сумку?

— Его взял Сиком, — ответила она.

— Вы уснете спокойно и больше не будете на меня сердиться?

— Я не сердилась, Филипп.

— Нет, сердились. Я думал, вы меня ударите.

Она подняла на меня глаза:

— Иногда вы бываете таким глупым, что однажды я, пожалуй, вас ударю.

Подойдите ко мне.

Я приблизился к кровати, и мои колени коснулись одеяла.

— Наклонитесь, — попросила

она.

Она взяла мое лицо в руки и поцеловала меня.

— А теперь отправляйтесь спать, как хороший мальчик, и спите спокойно.

Она слегка оттолкнула меня и задернула полог.

С подсвечником в руке я, спотыкаясь, вышел из голубой спальни. Голова у меня кружилась, точно я выпил коньяку, и мне казалось, что преимущество, которое, как я думал, у меня было перед кузиной Рейчел, когда я стоял над ней, а она лежала в кровати, теперь целиком утрачено мною. Последнее слово и даже последний жест остались за ней. Внешность маленькой девочки и стихарь мальчика из церковного хора ввели меня в заблуждение. Она не переставала быть женщиной. Но, несмотря ни на что, я был счастлив. Досадная размолвка уладилась, и она пообещала не уезжать. Слез больше не было.

Вместо того чтобы сразу отправиться спать, я спустился в библиотеку написать несколько слов крестному и уверить его, что все прошло гладко. Ему было незачем знать, какой беспокойный вечер мы провели. Я набросал письмо и пошел в холл, чтобы положить его в почтовую сумку.

Сиком, как обычно, оставил сумку для меня на столе, рядом с ней лежал ключ. Когда я открыл сумку, на стол выпали два письма, оба написанные кузиной Рейчел. Одно, как она и говорила, было адресовано моему крестному Нику Кендаллу; другое — синьору Райнальди во Флоренцию. Мгновение я разглядывал его, затем вместе с первым письмом положил обратно. Возможно, с моей стороны это было глупо, бессмысленно, нелепо — он ее друг и почему бы ей не написать ему? Тем не менее я шел в свою комнату, чтобы лечь спать, с таким чувством, что она все-таки ударила меня.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Когда на следующее утро кузина Рейчел спустилась вниз и я присоединился к ней в саду, она была весела и беззаботна, словно прошлым вечером между нами не пробегала кошка. Однако ее обращение со мной несколько изменилось.

Она казалась более нежной, более ласковой, меньше подтрунивала, смеялась со мной, а не надо мной и постоянно спрашивала мое мнение о местах, выбранных для высадки кустов и деревьев, правда не с целью расширить мои познания, а для того, чтобы в будущем они доставили мне как можно большее удовольствие.

— Делайте что хотите, — говорил я, — прикажите вырубить мелколесье, валить деревья, засадить склоны кустарником, делайте все, что подсказывает ваша фантазия. Что касается меня, то я абсолютно лишен чувства линии.

— Но я хочу, чтобы вы остались довольны результатом, Филипп, — возразила она. — Все это принадлежит вам, а когда-нибудь будет принадлежать вашим детям. Что, если я проведу здесь изменения по своему вкусу и, когда все будет готово, вы останетесь недовольны?

— Я не останусь недоволен, — ответил я, — и перестаньте говорить о моих детях. Я твердо решил остаться холостяком.