Моя лучшая роль
Шрифт:
— И все сложилось…
— Как видишь. Не надо так на меня смотреть. Сейчас потрясение переживаешь ты, а не я. Это был мой мне подарок на восемнадцать лет. За эти несколько лет я полностью успокоилась.
Аманда Стил, конечно, сука. Но всё-таки наша мать. Ты придёшь к этому, поверь мне.
— Сколько ты заплатила Йоло?
— Скажем так, оплата была не в денежной форме. Не надо так удивляться. Мне было приятно осознавать, что та, кто бросила меня, посчитав обузой, пускает слюни на того, кто в свою очередь хочет меня. Я приготовила ему толстый конверт по
Видел. Даже Хелен, утверждающая, что я лучший на планете, не воздержалась в своём «Как же красив новый любовник твоей матери! Я бы тоже на ее месте обкололась чем угодно, только бы такое орудие не потерять».
— Вечером поехала к нему в отель. Извини за подробности, но это была лучшая потеря девственности. Своего рода, отместка нашей маман. С последующей приятной неделей.
38
Райан
Я никогда не пью, потому что алкоголь вырывает из неизвестных мне самому глубин дикую неконтролируемую ярость, которую почувствовал в свое время в старших классах Лекс Спаркс на одной из вечеринок, неудачно пошутив. Его окровавленное лицо в памяти каждый раз останавливает во мне желание заказать выпивку. Сдерживать агрессию в пьяном состоянии для меня слишком сложная задача.
А сегодня все летело к ебеням. Все, ради чего я проложил годы труда, разваливалось… трещало, как выжившие из ума швы, и едко смеялось мне в лицо.
Все, во что я верил, оказалось ложью.
Мать, строившая из себя жертву и столько лет вливавшая мне в уши помои, от которых хотелось блевать своим желудком.
— Аманда Стил, — спокойно говорила моя младшая сестра, оказавшаяся не по годам старше меня — Конечно, сука. Но всё-таки наша мать. Ты придёшь к этому, поверь мне.
Может, однажды, но не сейчас. Сейчас мне проще заказать памятник и попросить установить его на кладбище, чтобы считать ее давно ушедшей, а всю эту многолетнюю мифологию, которой она меня спаивала, травмой детского сознания от утраты матери.
Отец, о котором я столько мечтал лежит в больнице. Сколько времени потеряно из-за гнилой лжи и моей тупой доверчивости словам бездушной матери. Я буду около него сколько понадобится. Небо. Умоляю. Не отнимай его у меня. Врачи говорят, что худшее позади, но мне сейчас сложно кому-то верить…
«Калифорнийская Мечта», где ведущим актером был я, и без которого они не представляли ни одной дельной драмм-пластинки, решила разорвать со мной контракт. Ну да хрен с ними!
Роль в большом и стоящем фильме. У самого Джонни Ройя.
Блин, он похвалил мою игру на прослушке. И я был рад, как десятилетний школьник. Да, роль не главная, но это же, мать его, Джонни Ройя.
И на дне рождения его внучки вроде все неплохо прошло…
И на тебе! Вам просили передать, что не могут подписать
И всё из-за чего? Из-за гребанной статьи с тайной подружкой Райана Лива.
Почему ты так со мной поступила?
Почему?
Почему именно ты?
Да если бы Зоуи кровью расписалась под этими словами, мне было бы плевать. Если бы даже Эмилия в ответ подтвердила, мне было бы вдвойне плевать, потому что ты была бы на моей стороне.
Русалочка…
Мне хочется разгромить все и выть. Я гребанный слабак, но мне, черт его дери, больно. Очень больно. Я же любил тебя! Всем сердцем! И, блядь, я и сейчас тебя люблю! Сука! А, ведь, посмей кто так тебя называть, разбил бы лицо нахрен, похлеще, чем Спарксу…
Пью снова и снова. Пока в дверях не раздаётся щелчок.
Пару неуверенных шагов и тонкое «Райан?» врезается в тело, проходясь по воспалённым нервам. Ха! Единственная, чью игру я не разгадал.
Стоит в дверях комнаты и смотрит на меня. Подумать только, какой невинный взгляд.
— Райан, я…
— Сука. — заканчиваю за неё и её взгляд немеет.
Кое-как встаю и, пошатываясь, подхожу к ней. Провожу пальцем по линии губ. — Очень лживая сука. Блядь! — вторая рука, сжатая в кулак, врезается в стену около ее головы.
— Почему? — обхватываю тонкую челюсть. — Отвечай мне, почему?
Потому что я послал их всех нахрен, когда они назвали твоё имя и сказали, что всё это твоих рук дело. Да, послал грубо и повесил трубку. Ни на минуту не сомневался в тебе. А потом они прислали запись. И я снова не поверил. Не хотел. Ты хоть представляешь, насколько глубоко проникли в меня твои лживые глаза и слова. А потом они прислали скрины переписки. Кроме тебя я никому не рассказывал об отце. Но ты, помимо этого, захотела представить меня чуть ли не психопатом, озабоченным козлом, который берет женщин силой…. И даже это не ранило так сильно, как фотографии…
Беру за руку и тащу к столу, где лежат ее снимки с этим убогим футболистом. Как они нежно обжимаются в коридоре и идут к ней в номер. А рядом снимки с каким-то темнокожим парнем, приобнимающим ее за плечи. А она стоит вся и светится, еще бы, на втором снимке уже сосется с ним вовсю.
— Смотри, — тычу в снимки. — За эту неделю, что тебя не было, ты с ними обоими трахалась?
— Райан, я…
— Или вы групповушки, может, закатывали?
Из всех женщин вокруг я полюбил самую лживую суку!
— Хочешь сказать, фотомонтаж? — трясу ее. Блядь, ну скажи, что гребанный монтаж.
— Нет, Райан…
— Признаешь! — от выпитого и нервов меня будто лихорадит. — Мне порадоваться, что футболист задрал тебе юбку?
— Нет! — кричит она. — Нет!
Но я не могу остановиться. Мне слишком больно. У меня физическая потребность до нее дотрагиваться, именно поэтому я все еще удерживаю русалочку. И ненавижу себя за то, что даже сейчас, зная о ее двуличности, готов ее целовать. Целовать, обнимать, снова целовать. Ненавижу то, как сильно хочу. Потому следующей фразой стараюсь отрезвить и ранить себя: