Моя любовь и другие животные Индии

Васильева Ирина Артемовна

С детства он живет в монастыре согласно строгим правилам воздержания как монах — брахмачарий. Монахи читают мантры Шри Кришне, берут четки в правую руку и перебирают пальцами по кругу; одна мантра – одна бусина. Личное служение Кришне у Говинды Махараджа больше чем шестнадцать кругов большой маха мантры в день, наговоренной на каждую бусину четок, а бусин в четках сто восемь штук. Идеальное число.

Попробуй сто восемь умножить на шестнадцать кругов, а если по четыре раза в день – получишь минимальное количество молитв для святого. Джапа-мала – гирлянда

мантр. Индивидуальная медитация, усиленная осязанием и необходимостью контролировать бусинами число молитв. Ритуал джапы отключает сознание и подключает подсознание напрямую к Высшему, что качественно меняет практикующего. Четки делают из любимого Кришной ароматного растения. Кустик многолетнего базилика – тулси – один из любимых символов индуизма. Говинда Махарадж дал мне в дар наговоренные четки для джапы и назвал новым именем – Йогамайя. У имени много значений, и одно из них – уничтожение иллюзий материального мира.

Началась новая жизнь, временная, всего на три года: свадьба, карьера, возможность приезжать и бесплатно жить в монастырях в Индии…

Рухнуло все если и не в одночасье, то за полгода. Муж стал наркоманом, и слова гуру о двух принципах, на которых держатся настоящие семьи, открыли мне глаза. Брак не получился. Слепой любовью не спасешься. Время и окружающий мир – действительно иллюзия. Большинство, сами того не осознавая, живут, используя друг друга, в узаконенной проституции. Браком может считаться супружество только с ВОЗМОЖНОСТЬЮ ПОЯВЛЕНИЯ ДЕТЕЙ и умением супругов ДОГОВАРИВАТЬСЯ. Два принципа, не больше.

Истины старого мудреца навели меня на мысли о разводе и утвердили в решении, что не спасать надо наркомана ценой потери уважения сына, а бежать из брака, уничтожив надежды. Магазин забрал патрон секты, и мои клиенты на Кузнецком Мосту попали к нему. Свобода – это когда больше нечего терять.

В главном храме звучат победно-трубные звуки раковин. Большие белые морские раковины используются во время богослужения.

В кварталах с открытыми сточными канавами дурной запах. Вдоль улиц течет черная гнилая вода. Мужчины непринужденно мочились, а дети испражнялись в канавы на каждом углу. Вечером налетают тучи мошкары, приходится жечь в помещении коровий навоз. В кустах бегали ящерицы, шипя и клокоча друг на друга.

Городской рынок целиком поместился под кроной невообразимо огромного древа. Баньян – особое дерево, его ветви дают многочисленные воздушные корни. Оно как волшебный храм с многочисленными колоннами. Если ему позволить укорениться, то, врастая в землю, оно образует новые стволы, но у дорог и на рынках их обрубают, иначе там, где было одно дерево, лет через пятьдесят вырастет непроходимая роща. Между лавками зеленщиков с огурцами и помидорами, телегами с грудой листьев шпината, кинзы и с пучками дикого гороха извиваются воздушные корни, свисающие с гигантских ветвей баньяна.

Зеленые манго режут и маринуют в трехлитровых банках, как у нас огурцы. Подают в тарелке из листьев с зубочисткой вместо вилки. Полутемный амбар – лавка растительного масла. Продавщица с ребенком на руках берет лоснящуюся бутылку с кокосовым маслом и, улыбаясь, вытирает ее о свои черные блестящие волосы.

На земле – алтарь в гирляндах желтых ноготков. «Томаты семь рупий, мадам, охапка кинзы – пять!» – выкрикивает зеленщик. Я протискиваюсь мимо разложенных на земле пирамид арбузов, мне протягивают виноград, рядом ярко-красная морковь по полметра, белый редис, горы цветных специй. Тяжелый дух испорченных продуктов, кожура бананов, на земле в гнилье копаются худые свиньи с щетиной на загривке.

– Ситец набивной, можете пощупать! – манит в лавку зазывала.

Покупатели, разморенные жарой, склоняются над особенно привлекательными материями. Жарко блистают украшения, останавливая женщин, молодых и старых. Начищенные медные блюда

и кувшины кажутся раскаленными. Сладкие красные, желтые и зеленые воды в толстых стеклянных бутылках не приносят облегчения, сколько ни пей. В рядах, где варят и жарят, облака пара и чада. Слышится лязг ножей, стук черных сковород и чашек с дымящейся пищей. Толпится народ, оглушаемый криком продавцов, предлагающих горячие, острые и сладкие блюда. Надо вовремя вернуться в ашрам, а то я, наверное, так и бродила бы в потоке торговцев всякой снедью, пока моя тень не растворилась бы в сумерках.

И неукротимая Ганга стремительно несет прозрачные воды на широкий простор. Еле-еле видны на другом берегу, будто игрушечные, метелки кокосовых пальм. По длинному мосту идти полчаса. По берегам – сочно-зеленые рисовые поля. Будто только что умытый, нежно-изумрудный цвет молодых побегов. Лоснящиеся, черные, огромные, как бегемоты, буйволицы идут на водопой и купаться. Они тяжело перебирают копытами, запрокинув головы и уложив изогнутые гигантские рога на натруженную широкую спину. Вечером я пью вкусное буйволиное молоко в столовой монастыря.

Монахи и паломники заходят в воды Ганги и троекратно совершают священное омовение, проговаривая подобающие мантры на санскрите. Рядом в воду заходят местные крестьянки в ярких дешевых сари. Индусы, согласно древним правилам, совершают омовения ежедневно. Мужчины ходят в дхоти, часто завязывая приподнятые полы несшитых полотнищ узлом, для удобства ходьбы и работы. Они худые и невысокие. Низкокастовые люди не подвержены акселерации. Никогда не унывающие крестьяне с торчащими вперед зубами (из-за пародонтоза) всегда деятельны. Женщины и старухи весело здороваются, складывая ладони в жесте приветствия, и говорят: «Намасте», что дословно означает: «Я приветствую тебя как бога». Их грациозные движения сопровождаются легким, как шелест, позвякиванием ножных и ручных браслетов, которое всегда сопровождает индийских женщин. Я отвечаю, как положено: «Намаскар». Крестьянки переглядываются, сверкая огромными прекрасными глазами, стирают белье, громко шлепая скрученной в жгут постирушкой о камень. Девушки, к ним принято обращаться «диди» – «сестра» на хинди, моют головы и расчесывают распущенные черные длинные волосы. На берегу у воды большие темные камни, сверху в них втерта красная краска, потому что о поверхность камней шлифуют пятки – местный педикюр. Сотни лет по традиции индийские дамы, от бабушки к внучке, прививают девочкам привычку красить красной хной подошвы ступней ног. И пальчики ног, как лепестки, будут «нежностью и свежестью подобны лотосу». От покрашенных ступней камни покраснели.

И всюду кучи кокосовой скорлупы и мусора, как обычно.

Монахи ждут паломников, скоро праздник: парикрама – паломничество по островам Ганги. Странствие вокруг святыни является ритуальной молитвой, как крестный ход на Пасху в России.

Древние знали, что хождение по ходу солнца, вокруг источников положительной энергии заряжает паломника, и разработали обряд парикрамы. Индусы, мечтающие избавить близких от неизлечимых заболеваний, проделывают священный путь на коленях. Я видела старушку в когда-то белом вдовьем рваном сари, которая свершала парикраму, измеряя длинную дорогу иссохшим телом. Она ложилась лицом наземь во весь свой крохотный рост, вытягивала правую руку с зажатым камешком перед собой, клала камень, куда дотянулась, с трудом вставала, приближалась к камню, поднимала, становилась стертыми вьетнамками на отметину, с которой только что подняла камень, и снова простиралась… Какие грехи замаливала старуха?