Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Рива Мария

Но довольно о себе. Тебе, конечно, очень хорошо в Вене. Надеюсь узнать побольше подробностей в письме от тебя, но, надо полагать, у тебя нет на это времени. Еще я хочу знать, почему ты так надолго задержалась в Париже. Там что, Форст снимает новый фильм?

Мать крикнула отцу в соседнюю комнату:

— Папиляйн, опять Вилли Форст! Джо опять о Вилли Форсте — он ревнует даже к людям, которых я знала до встречи с ним! Это прямо мелодрама какая-то! — и вернулась к чтению письма:

Что ты делаешь, и как живешь, и куда

ходишь, и как выглядит твоя новая одежда, и кто твои новые друзья? ЭТО УЖАСНО — НЕ ЗНАТЬ!

Ты, наверное, уже достаточно наслышана про твой фильм. Монтаж был скучным, и фильм плохо кончается — его сохранили только из-за твоей роли в нем. Думаю, ты всем понравишься, хотя фильм оценит далеко не каждый. В некоторых сценах ты чудесна, и я решил (потому что меня охватило что-то типа ревности), что в своем следующем фильме доведу эти куски до настоящей кондиции. Эхерну критики перемыли все косточки — по-моему, несправедливо, потому что он очень хорош, насколько это ему позволяет его роль. Когда роль сыплется, начиная со свадьбы и дальше, он получается глупым и скучным, но это недостаток сценария и режиссуры — совершенно ясно, что нужно быть настоящим дураком, чтобы винить в этом англичанина.

Мамулян снимает фильм с Гарбо, и думаю, что главную мужскую роль получит Нильс Астер. В остальном я про это очень мало знаю (и, прости, особенно не интересуюсь).

На студии ничего нового. Сейчас у нас очень нудный период. Кстати, хотел тебе еще сказать, что Гейбл заболел (мозоли или что-то в этом роде), и мне повезло, что я не делаю фильм для «МГМ», потому что без него он ничего бы не стоил, а никого другого на роль боксера-профессионала не было, все остальные — обычные педики.

Купер и Шевалье торчат здесь…

— Папи! — закричала она, — теперь Джо снова взялся за историю с Купером. Он мне никогда не поверит. Он все еще думает, что у меня с ним что-то было. Смешно! Купер только и умеет, что говорить «Угу» да «А?» Лупе Велес это приходилось делать с ним самой.

Она продолжила чтение:

…и по-дружески здороваются со мной, а в глазах дичь какая-то.

Думаю, пора кончать эти разговорчики. Поговорим о важном! Новый фильм. Атмосфера фильма и роль безумно интересны. Я хочу разработать тему флирта между Императрицей и «наложницей» эрцгерцога. Ужасно забавно заставить Императрицу полюбить молодого человека, чей долг — спать с эрцгерцогом. Миниатюрный бордель, в котором растет девочка, прежде чем стать Императрицей, — есть над чем поработать. А потом ухаживания за ней пятидесятилетнего монарха, думающего, что она девственница, ее ум и влюбленность, невзирая на последствия, политические враги, которых она себе наживает из-за своих привязанностей и из-за своего сердца, отношение к прежней Императрице и к своим противникам, ее храбрость и то, как она живет в эпоху, отмеченную чумой, восстаниями и убийствами, манеры и моды той эпохи, еда без ножей и вилок, одними пальцами, длительные омовения рук, затравленный вид тех, за кем постоянно следят, опасности, грозящие Императрице, бесконечная череда отрубленных голов, отравлений, ведьмы, старый ревнивый эрцгерцог, шныряющий повсюду, маскирующиеся политики — не ясен только конец: следует ли нам ее изгнать, или ее должны обезглавить, как это принято считать, по политическим мотивам, или она должна с радостью принять казнь, потому что откажется отречься от любви к молодому человеку и произнесет историческое высказывание, что де она предпочитает умереть как его любовница, нежели как русская Императрица.

— Папи! — крикнула мать, — тебе…

— Мутти, — закричал в ответ отец. — Если хочешь со мной поговорить, иди сюда!

Сцена

меняется; мы расселись на постели в ногах у отца, и мать заканчивает свою фразу:

— Тебе стоит это прочесть, — Джо в своем письме привел целый сценарий. Если мне придется играть все, что здесь написано, картина будет длиться пять часов! Об этом пускай и думать забудет!

Мы сидим тихо, и она продолжает:

Я еще никогда не начинал работу, имея в руках столько материала, и еще никогда не начинал с таким замечательным персонажем. Пока что я оставлю за ним некоторое место для маневра, чтобы ты могла на последних этапах подстраивать роль так, как тебе бы хотелось, прежде чем мы начнем фильм и ты приедешь сюда. Костюмы тоже очень приятные и забавные, хотя картины Гольбейна обычно окостеневшие, и им не хватает очарования.

Подготовительная работа для фильма очень трудная, и хорошо, что у нас будет много времени, чтобы все проработать вместе. Я мог бы говорить об этом часами, жаль, что это невозможно. Конечно, я был бы невероятно счастлив, если бы ты поверила в эту идею и при этом доверилась мне и моим решениям.

Начинается очередная серия исторических фильмов, и я хотел бы быть наготове.

Прежде чем стать Императрицей, ты можешь изучить возможности, очарование, изящество и гуманность Императрицы, а также окружающую ее жизнь. Если бы ты это сделала, ты бы мне очень помогла. Как только почувствуешь хотя бы малейшую симпатию к этому персонажу, пожалуйста, протелеграфируй мне и доставь мне удовольствие, потому что я знаю — ты будешь в восторге от фильма, когда он будет снят, и было бы здорово, если бы вся работа и все планирование могли держаться на твоем незримом энтузиазме. Прости мне мой режиссерский пыл — я понимаю, он тебе не всегда нравится.

Мать дочитала письмо фон Штернберга до конца; качая головой, она передала его отцу, сказав:

— Джо чересчур глубоко залезает в этот фильм. Выглядит так, будто он планирует создать эпическое полотно! Почему бы просто не снять красивую картину о трагедии русской императрицы и оставить все большие «дела» Эйзенштейну? Прочти его, Папи, и потом скажи мне, что ему завтра передать, когда я ему буду звонить. Мне нужно вымыть и уложить волосы.

Я вышла вместе с ней, чтобы помочь ей со шпильками.

Каждый день мать, выглядевшая богиней, уезжала куда-нибудь на ланч, возвращалась, чтобы только успеть переодеться, и уезжала в театр — всегда на пьесу с Яраем и всегда одна. Этот порядок никем не обсуждался — это просто происходило без комментариев, и ее свита приняла это без вопросов. Как при съемках фильма — нужно было следовать сценарию. Вечные вальсы становились уже невмоготу, да и без огромной серебряной рамы, в которой хранилась святыня — лицо Ганса Ярая и которую мать установила рядом с моей кроватью, я вполне могла бы обойтись, но в целом было довольно приятно, что она так сильно занята кем-то другим вместо меня. Отец пил воду и вел свои гроссбухи. Тами вышивала салфетки с прекрасными русскими узорами и учила меня раскладывать пасьянс. По вечерам нам приносили ужин в номер без особой помпы, и потом мы читали книги перед сном, прямо как настоящая семья, какую показывают в кино.

Однажды утром мать вернулась к завтраку и объявила: «Мне нужно нижнее белье!»

Отец оторвался от своей газеты.

— «Никогда не знаешь, как сказала вдова, натягивая черные кружевные трусики», так, что ли? — спросил он с улыбкой.

Мать рассмеялась. Это было одно из тех выражений, что часто цитировались у нас в доме — не знаю, из какого анекдота. На самом деле «в жизни» Дитрих никогда не носила кружевных трусиков.

«Кружева залезают между ног и намокают — сворачиваются колбаской и застревают там. Когда ходишь, кажется, что у тебя под одеждой черви», — это была одна из ее излюбленных доктрин, а также: «Кружевные трусики — это для cinque-a-sept и для старлеток, которые носят белые б…ские туфли».