Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Рива Мария

Она целовала меня в глаза.

— Твое прекрасное лицо. Как мне не хватало твоего прекрасного лица! — Она отошла назад, чтобы осмотреть меня. — Твои волосы — когда ты в последний раз мыла голову?

— Прости меня, Мутти. Посмотри, что мне сделал дедушка, — и я показала ей на ладони великолепную лису.

— Радость моя, пойди переобуйся и вымой руки. Папи, ты должен прочитать эту телеграмму и сказать мне, что отвечать, — сказала она, направляясь к письменному столу.

У себя в комнате я завернула лису в самый чистый носовой платок и засунула глубоко в ящик ночного столика. Могла бы и не нарываться. Она ненавидела, когда мне нравились подарки от других, считалось, что я должна любить только ее подарки. Может быть,

про замечательное бабушкино варенье лучше вообще не упоминать? Безопаснее всего вообще не говорить о моей дивной поездке! Тами одарила меня беглым приветственным поцелуем — она выглядела осунувшейся, абсолютно истощенной.

За время нашего отсутствия господин Ярай, надо полагать, сделал что-то не так, или же пресса подобралась слишком близко, потому что внезапно по всем комнатам пронеслась оберточная бумага, и Вена исчезла в облаке пыли за нашим «паккардом», а мы поехали в Зальцбург — лучшую из всех возможных реклам для Австрии: цветущая горная деревня с Замком Спящей Красавицы и замысловатыми фонтанами, украшенными гирляндами с изображениями Моцарта; культура сочилась там из каждой трещины между булыжниками. Конечно же, такие «опереточные» декорации немедленно требовали костюмов, и мы отправились к лучшим в мире тирольским галантерейщикам, Ланцам из Зальцбурга. Платья с узким лифом, накидки, шляпы, охотничьи куртки, юбки, оборчатые крестьянские блузки, пуговицы из серебряных монет или оленьей кости, и на всем вышита горная флора и фауна. Можно было бы вырядить десять дорожных свит «Принца-студента», и на их складах ничего не поубавится. Матери потребовалось всего несколько минут, чтобы преобразиться. В темно-зеленой юбке, черном строгом жакете со своими отличительными фестончатыми, бутылочного цвета отворотами и пуговицами из серебряных монет, и опять же в бутылочной зелени дерзкой велюровой шляпе, украшенной великолепной щеточкой из щетины кабана, она была похожа на шикарную австрийскую мэршу. Мы с Тами справлялись не так успешно.

— Муттиляйн, прошу тебя! Я не могу носить все эти прекрасные вещи. Это все чересчур дорого! — все время шептала Тами, пока мать забрасывала вешалки с одеждой в ее спаленку.

Тами, не глупи. Нельзя же ходить по Зальцбургу одетой, как венская госпожа или как какая-то туристка. Надень это голубое платье с рукавами с буфами и красный полосатый передник и иди сюда, я на тебя посмотрю! — приказала мать, после чего перешла на меня.

— Радость моя! Больше на один размер? Это невозможно. Выйди сюда, дай на тебя посмотреть!

За спиной матери собрался завороженный круг покупателей, по достоинству оценивших целенаправленность и мастерство, с которыми она одевала своих подопечных. Я приготовилась к инспекции. Чересчур туго набитый чехол для чайника — доярка, с которой что-то не в порядке! Я была уверена, что слышала, как публика хихикает.

— Да… жилет слишком тугой. Выпрямись! Сутулясь, ничего не скроешь, только сделаешь хуже. Может быть, я смогу найти что-нибудь темное! Сними это и жди! — и она устремилась прочь, твердо решив достичь невозможного. Отец также подвергся метаморфозам, отказавшись лишь от кожаных шорт с подтяжками, украшенных эдельвейсом. Наконец мы оказались на улице, прямо как семейство фон Трапп на прогулке. Это задало стандарт для всех наших будущих визитов в Зальцбург. В наши списки багажа был внесен новый чемодан, помеченный «Австрия-Зальцбург спец.». Каждый год, пока Гитлер не захватил Австрию без малейшего усилия, мы ездили туда играть Доярок среди Лютиков.

— Папиляйн… — у матери рот набит венской колбасой и горячим картофельным салатом: мы были очень последовательны, меню обычно соответствовали костюмам.

— Я хочу австрийский крестьянский домик — старый и прекрасный, с темно-зелеными ставнями, маленькими окошками и белыми кружевными занавесками, с полностью резным фасадом

и со стихотворением над дверью, и с цветочными ящиками, полными красных гераней, перед каждым окном. — Она взяла себе еще огуречного салата и черного хлеба.

— Ганс носил бы свои прекрасные тирольские пиджаки, Брайан мог бы гулять, Ребенок бы делал гирлянды из полевых цветов, Тами кормила бы цыплят, я бы готовила всякие овощи из сада, а ты бы сидел на солнышке на темно-зеленой скамейке и читал газеты. Мы могли бы даже завести настоящую корову! — Отец уже вытащил свою записную книжку от Эрмеса и принялся записывать все необходимое для ее «деревенского счастья». Никто из нас не сомневался, что он способен найти в точности такой дом, какой был заказан.

— Мутти, сейчас слишком поздно. У тебя осталось мало времени, но после следующего фильма — пожалуйста. Сейчас Ганс ждет тебя, Джо беспокоится, когда ты примешься за костюмы… и ты знаешь, что наш отъезд намечен на…

— Да, Папиляйн! — перебила она его. — Знаю. Сначала мне нужно сделать деньги! Хорошо еще, что Джо на сей раз сделал меня принцессой. Со всеми этими огромными юбками того периода им не удастся увидеть… Ноги! — она захихикала. — Как это не понравится «Парамаунту»! «Никаких ног в фильме Дитрих?» Одно это стоит целого фильма! — Она жестами приказала официанту выловить еще несколько колбасок из дымящегося горшка рядом с нашим столом. В тот день она была в очень хорошем настроении.

— Папи… а Екатерина Великая разве не была лесбиянкой? Наверное, была. Она не могла бы так править Россией, если бы была нормальной. По крайней мере костюмы будет интересно делать. Трэвис Бентон, наверное, как сумасшедший, занимается «исследованиями» — и нарисует так, чтобы все выглядело «доподлинно исторически» и не годилось для камеры! Он создает себе репутацию человека, одевающего Дитрих, а всю работу делаю я. Он ничего не понимает в «контурах» Почему все педики такие суетливые? Они всегда всех одевают чересчур пышно, но на сей раз мы используем много русского соболя — это будет стоить целое состояние! Пусть студийные боссы вопят, Джо с ними справится. Может быть, мы разрешим им самим сшить шкуры — как они когда-то делали!

Образ парамаунтских иерархов, сидящих, скрестив ноги, на своих столах из красного дерева и усердно работающих старыми скорняцкими иглами, так ей понравился, что она весело расхохоталась и напала на новую колбасу с особым смаком. На самом деле, она, похоже, с нетерпением ожидала своего следующего фильма, что для моей матери было очень необычно. Наша первая «историческая» картина! Звучало здорово!

Отец зачитывал нам расписание культурных мероприятий, которое он составил для пополнения нашего образования, и вот я слышу, что мы идем на концерт очередного скрипичного квартета, естественно, игравшего Моцарта. Моцарт, Моцарт, Моцарт. Не могу больше! Я изо всех сил старалась его полюбить. Все вокруг так восторгались его музыкой, что я поняла, что со мной что-то не в порядке, потому что я от нее засыпала. Раз уж все были в таком жизнерадостном настроении, я осмелилась спросить разрешения остаться в тот вечер в отеле и отправиться прямо в постель.

— Что? — мать повернулась ко мне. — В постель? Ты больна? У тебя жар? Папи, Ребенок плохо выглядит! Радость моя, в чем дело — живот? Эта жирная колбаса и тяжелый картофельный салат? Папи, тебе не следовало этого заказывать!

Она взяла меня за руку, заставила нас сесть в лифт и подняться в номер. Мне было приказано быстро раздеться, пока она ходила за градусником. Я расстегнула новый расшитый жилет, сняла оборчатый белый передник и попыталась подумать о том, что делать дальше. Притвориться больной казалось наиболее безопасным способом справиться с этой деликатной ситуацией. Я молилась о температуре! Настоящей, высокой! Пожалуйста! Прямо сейчас!