Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Рива Мария

— Трэвис? Не заставляй меня изменить мое мнение о тебе! Я всегда говорю, что ты образованный человек. Ты должен знать легенду о Леде и Лебеде! Великолепный белый лебедь соблазняет прелестную девственницу, она влюбляется в него, и они навеки остаются соединенными… Да, именно так!.. Ну, по крайней мере, я знаю именно такую историю!

Я слушала, стараясь вообразить свою мать девственницей. Я не очень хорошо представляла себе, что это такое, но звучало это довольно рискованно.

— Надо будет соорудить лебедя. Иначе никто не поймет, кто я. Она должна быть «завернута» в него. У нас целая неделя на костюм. Закажи лебединые перья. Не забудь, что нужны длинные, из крыльев, и очень короткие тоже, чтобы сделать шею… Что? Разумеется, глаза в обрамлении драгоценных камней. Трэвис, что с тобой сегодня? У лебедя не может быть голубых глаз — только зеленые!.. Не забудь, работать будем ночью, чтобы никто не прознал, кем я наряжаюсь! Если Луэлла Парсонс пронюхает о перьях, то напишет в газете, что я буду чайкой!

Ни

один костюм в кино еще не мастерили и не отделывали так тщательно, как Леду и ее лебедя. Когда наконец Дитрих «вшили» в него, это было фантастическое зрелище! Короткие завитки волос, как у «греческой статуи», плотно обрамляли ее лицо, вокруг открытой шеи нежно обвивался лебедь, а голова его, как на подушке, покоилась на маминой груди. Ее тело страстно обнимала огромная птица из накрахмаленного белого шифона. Может быть, кто-то и не знал истории Леды и Лебедя, но никто не мог ошибиться насчет чувства, которое символизировал представленный мамой образ. Сопровождала ее в тот вечер «Марлен Дитрих»: в образе своего идола предстала новая мамина подруга Элизабет Аллан. Эта неплохая актриса с лицом фарфоровой пастушки была однажды приглашена к нам на чай, но осталась и на ужин. Кажется, ее привела Рут Чаттертон, опытная театральная актриса и коллега по «Парамаунту», хотя и не из маминой — звездной — категории. Чаттертон умела водить самолет и отличалась непосредственностью. Впоследствии она играла те роли, которые по рангу неудобно было давать Мэри Астор. Моя мать была очарована хрупкостью Элизабет Аллан, она сравнила ее с «английской чайной розой» Она велела Трэвису укоротить один из своих любимых фраков, и мы все помогали Элизабет облачаться в него. Нелли уложила ей волосы, я воткнула золотые булавки в жесткую манишку, а мама подправила брюки, чтобы штанины не слишком закрывали легкие лакированные ботинки. Потом она надела на голову ошеломленной девушке один из лучших своих цилиндров, показала, как принять позу a la Dietrich, и засмеялась, довольная сходством. Перьев было так много, что мы минут двадцать усаживали нашу Леду и ее пылкого лебедя в машину. К счастью, новая Дитрих была тоненькая, как тростинка, и занимала очень мало места. Они отбыли вместе, чтобы стать сенсацией вечера! Трэвис с выводком швей отправились по домам. Дот и Нелли помогли мне с уборкой; мама не любила, чтобы горничные трогали ее личные вещи.

Моя мать наслаждалась жизнью. Бывало, что она даже не приходила ночевать — только звонила и говорила, что любит только меня. Иногда в ее обеденный перерыв приезжала Нелли присмотреть за мной и захватить что-то из нужных маме вещей — нужных для того, чем она в тот момент занималась. Поскольку Брайан выполнил мою просьбу и прислал мне «Гамлета», я по большей части сидела в доме при бассейне и расшифровывала Шекспира. Я решила, что «Гамлет» нравится мне гораздо больше, чем «Ромео и Джульетта».

Иногда Брайан откуда-то приезжал и возил меня в своей машине на пляж. Он всегда позволял мне располагаться на откидном сидении. Эта небольшая, незаметная скамья, которая раскладывалась в сторону задней части машины, как раз над багажником, тоже была для меня особым местом, как балкончик на поезде. Пальмы с шелестом проносились мимо. Когда сидишь на этом месте, то первым из пассажиров начинаешь чувствовать запах моря. Мы ставили машину, снимали обувь и брели по песку: я — с ведерком, Брайан — с ботинками через плечо. Я, конечно, была старовата для жестяного ведерка с голубым совочком, но мне нравилось выкапывать из песка крабов и смотреть, как они снова закапываются. Говорили мы мало. Когда он привозил меня домой, я надеялась, что он останется выпить чаю. Но чаще всего, видя, что мамы еще нет, он целовал меня в макушку, просил передать ей привет и просьбу позвонить и уезжал.

Запутанные в мокрых водорослях, извивающиеся иссиня-черные существа доставлены в деревянных ящиках на нашу кухню. Нам предстоит организация приема с лангустами — истинным предметом маминой кулинарной славы. Моя обязанность — выскрести брюшко каждого ракообразного специальной овощной щеткой мистера Фуллера. Эти рачки терпеть не могут щекотки в процессе приготовления к своей кончине. Я их не виню — погружение живьем в кипящую воду не назовешь легкой смертью! Обеды с лобстерами у Дитрих пользовались заслуженной славой. У нас бывали настоящие пиры, если Луизиана присылала требуемые двадцать дюжин.

Рональд Кольман взглянул на огромное блюдо, доверху наполненное красными тельцами, и побледнел. Мама, разливавшая густой соус на шампанском, в котором они и потонули, ничего не заметила. Я чинно сидела в специально сшитом наряде для презентации и наблюдала за происходящей драмой.

— Ронни, радость моя, ешь! Ешь, не жди меня! Я никогда не сижу! — щебетала мама. Она теперь часто щебетала, с тех пор, как начала новый роман.

— Марлен-а, дорогая-а! — У господина Кольмана была привычка ко всему прибавлять «а». — Пожалуйста, иди к нам, дорогая-а! — На протяжении всего обеда, давясь тем, что ему явно было не по вкусу, он выкликал свои «моя дорогая-а» с регулярностью знаков препинания, хотя между ними практически ничего не звучало. Мою мать это нисколько не смущало. Она суетилась, прислуживала, показывала ему, как нужно расчленять крошечные тельца, вытаскивала, не разломав, мясо из розовой брони и не обращала ни малейшего внимания на его героические усилия скрыть брезгливые вздрагивания каждый раз, когда клешни, лапки, головки и панцири летели в середину стола в глубокую

чашу. Когда наконец все было съедено и достойно восхвалено, она взяла «Ронни» за руку, он поднялся, с вожделением посмотрел на нее, она ответила нежным взглядом; их руки переплелись, они двинулись к двери, как одно целое, и уехали в звездную ночь в его зеленом автомобиле. Роман с Кольманом был каким-то «перемежающимся», он затухал и возникал вновь в самые непредсказуемые моменты, но в нем никогда не было достаточно энергии, чтобы разгореться по-настоящему. Поскольку они чаще всего встречались на его прекрасной яхте, весьма «Британском буканьере», мне не приходилось им подыгрывать.

Дорогой Папи,

Я разучилась печатать, поэтому извини за ошибки. Послала тебе фотографии, где я сама ставила освещение, а также мой рекламный снимок с машиной. Теперь о работе. К тому времени, когда ты получишь это письмо, все опять может перемениться. Я никак не получу сценарий от Любича, хотя он и еще три сценариста работают над ним уже несколько месяцев. После многих моих писем и угроз я вчера получила… первые две страницы. Весьма банально, но самое ужасное — как они вводят меня, моя самая первая сцена, момент, которого все ждут (в конце концов ведь Любич заявил: «Мы собираемся возродить Дитрих!»), первый крупный план этой «Новой женщины» — ты готов? Ты сидишь на краешке стула? Итак, первый кадр… это МОИ НОГИ… В МАШИНЕ, ОДНА НА ДРУГОЙ. Длинное описание того, как одна нога плавно опускается, а вторая поднимается и перекрещивает первую… Ты потрясен, да? По такому «блестящему» началу можешь себе представить, что там дальше. Я все жду ответа от Любича: когда я получу полный сценарий и когда начну сниматься. Локк везет костюмы и оператора в Испанию снимать натуру — какая глупость. Но Любич обожает экстерьеры, поэтому я прекратила работу над костюмами, чтобы он не отвлекался на них, и требую ПОЛНЫЙ сценарий. Если не поможет — вообще откажусь участвовать. «Отель «Империал»» уже готов и, как мне говорили, очень хорош. Я все еще надеюсь сделать «Отель «Империал»» раньше. Одежда для «Ожерелья» — ничего особенного. Поскольку все действие происходит в машине, нужны только «костюмы для поездки в автомобиле».

Вчера Джо начал работу над «Раскольниковым». Он позвонил и с такой тоской сказал, что весь день чувствовал тяжесть на сердце и что со мной было так чудесно. Как я его понимаю! Разумеется, ты скажешь: «Но когда вы были вместе, вы только и делали, что ругались». Я решила ему этого не говорить, я только его утешала — какое значение имеют все наши ссоры по сравнению с чувством любви и доверия, которое мы испытывали друг к другу.

Еще раз посмотрела «Марокко» — сделай это тоже, пожалуйста. Это еще одно доказательство идиотизма тех, кто утверждает, что в ранних фильмах я такая естественная, а в последних — скованная. Им бы всем посмотреть «Марокко». Я там практически не двигаюсь, раз в час что-то произношу с надуманной интонацией — да-да! И до сегодняшней красоты мне там еще далеко, я зажатая, да и ноги мои сейчас лучше, чем тогда. Посмотри. Все так легко забывается.

Сейчас я играю в теннис, в основном с Гейблом, Франком Лоутоном (повзрослевший «Давид Копперфильд»), Джеком Гилбертом и Элизабет Аллан (приятная женщина без жеманства), чаще всего в доме Гилберта или в Клубе Бель-Эра. Гилберт вылез из своего «чемодана» и вновь наслаждается жизнью, как ребенок. Все было как нельзя лучше, пока он не влюбился в меня. Теперь же мы имеем проблемы, потому что Гилберт — та самая сильная личность, которую втайне мечтаешь найти, а найдя — начинаешь бояться. Он потерял голову, а я не желаю и терять — причем я не знаю, почему не желаю — наверно, стоило бы, к тому же он был бы так счастлив; однако я неуверена, что будет просто выйти из этого состояния — страсть слишком уж жарко пылает. Говоришь себе: живи одна, если не можешь найти того, кому можешь принадлежать и для кого составляешь счастье всей жизни. Но вот такой человек находится — а ты его не хочешь. Я уверена, здесь дело еще и в том, что я была очень близка с Ронни (Кольманом) и это до сих пор не прошло. Хотя, по большому счету, он меня разочаровал. У него такое лицо и такой голос — а сам он холодный. Холодный не потому, что не хочет, а потому что не может: он сильно пострадал из-за жены, которая четырнадцать лет не давала ему развода, пока не превратила в затюканного девственника. Я пыталась «разжечь» его, и он любил меня, я не сомневаюсь, но его беззаботное «Как насчет следующего четверга?» выводило меня из себя, так что я, не получая отдачи, немножко отошла в сторонку. Как видишь, я не делаю из этого трагедии, мне просто грустно — большой прогресс.

Купи себе «Весну священную» Стравинского — самую потрясающую музыку на свете.

Что ж, мой ангел, пора заканчивать — устали пальцы. Итурби придет к обеду (раковый суп, бефстроганов, блинчики с сыром), Рут Чаттертон и Ланг (он переживает вместе со мной, советует, помог мне с Кольманом, и поскольку он тоже любит меня, его старания тем более трогательны). Эхерн не сможет прийти из-за проб с этой Ширер. Между прочим, его новая пассия, Мерль Оберон — настоящая потаскуха. В нем вдруг взыграла самонадеянность — он попытался снова ко мне подъехать, а когда я возмутилась, сбежал и набросился на нее. Похоже, он уже сыт ею по горло, потому что опять приходил ко мне, весь пристыженный. Вот и все сплетни.