Моя панацея
Шрифт:
— А мне не помогли, — горестно вздыхает и отворачивается к окну, но вдруг оживляется и на губах расцветает улыбка, делает её настоящей красавицей. — Вернее, помогли…
Голос становится задумчивым, а я улыбаюсь про себя.
— Ты о Сергее?
— Его Сергей зовут? — улыбается и внезапно краснеет. — Он меня спас…
— Он такой, да. Хороший.
Мы молчим, и я провожу в палате Аглаи ещё около часа. Мне надо торопиться — скоро у нас самолёт, — но и бросить её одну тут не могу. Но вдруг Аглая сама понимает, что мы засиделись: ласково улыбается мне, сжимает крепче руку и отпускает.
— Спасибо
— Поверю на слово, — смеюсь и, наклонившись, целую Аглаю в лоб.
Перед тем как уйти, я оставляю на тумбочке свой номер телефона. Пусть звонит, я хочу знать, что с ней всё будет хорошо. Мы, вроде как, сёстры по несчастью, и мне боязно бросать её одну в этом мире.
Больница остаётся за спиной, я ныряю в салон автомобиля, Егор улыбается мне через зеркало дальнего вида, но краем глаза вдруг замечаю какое-то движение.
Машина. Знакомая очень и фигура, из неё выходящая, знакома мне тоже.
Сергей!
Знаками показываю Егору, что нужно ехать и, когда машина трогается с места, снова оборачиваюсь. Сергей исчезает в дверях больницы, а я улыбаюсь.
Теперь я точно знаю: с Аглаей всё будет хорошо.
47. Максим
Дольше двух дней я отдыхать не привык. Всё время какие-то дела, работа, круговорот задач, поиск способов их решения, кризисы, победы и, чего греха таить, поражения — куда уж без них, да?
Но сейчас я сижу у бассейна, смотрю на свои вытянутые ноги, к которым прилип тёмный загар, пью ром, смешанный с соком лайма, и смотрю на красно-фиолетовый закат. Закаты на островах меня удивляют: такие яркие, насыщенные, горящие над морем самыми немыслимыми оттенками. Кажется, можно протянуть руку и зачерпнуть в горсть радугу.
— Максим, иди сюда! — кричит Инга, зовёт меня к морю.
Она в красивом ярком купальнике невероятная. С каждым днём смелеет, много улыбается, смеётся. Здесь мы — не мы. Просто два счастливых человека, у которых в прошлом не было ни боли, ни предательств. Ничего. Есть только этот закат, угасающее солнце и море.
Ставлю полупустой бокал на столик, поднимаюсь и медленно иду по шелковистому песку к берегу — всё ближе к Инге, ждущей меня. Её глаза огромные, похожие на растопленный шоколад, сияют. Они самые красивые в мире, я же говорил уже об этом?
Она поворачивается ко мне спиной, ерошит на макушке влажные волосы и идёт вперёд — туда, где в воде тонет солнце.
Мы встречаемся, когда море ласкает её плечи. Инга стоит напротив, смотрит мне в глаза и улыбается. Просто улыбается, а у меня сердце от этого в пластилин превращается, мягким становится, податливым. Что хочешь из него лепи, на всё согласен.
— Ты совсем другой тут, — говорит и касается моего плеча рукой.
— Не нравлюсь?
— Напротив, — смеётся. — Ты мне любым нравишься. Просто… тут беззаботный и весь мой. Без остатка. Нет ни работы, ничего. Мне нравится.
Взвизгивает, когда подхватываю её руки, кружу в тёплой воде. Смеётся заливисто, радуется, словно ребёнок. Я целую её, слизываю с губ солёные капли, дышу ею и пропитавшим её кожу солнцем.
— Я и так весь твой. С самого первого взгляда.
***
В
— Что-то случилось? — хмурится Инга, но я качаю головой и открываю багажник пригнанной верным Егором машины.
На отдыхе у нас было много времени, и Инга, как и обещала когда-то, пыталась научить меня языку жестов. Не сказать, что я всё-всё запомнил, но кое-что стало получаться. Так что теперь с Егором будем общаться не только сообщениями.
Ярик держится за руку Инги, уставший после перелёта, но очень счастливый. Смотрит на своё отражение в большой зеркальной панели, показывает своему отражению язык, смеётся и корчит рожицы. Мой сын — самый прекрасный ребёнок и я, чёрт его дери, везучий сукин сын, если судьба наградила меня таким пацаном.
Складываю в багажник наши чемоданы, захлопываю крышку, помогаю Инге удобнее устроиться на сиденьи, треплю Ярика по щеке и занимаю место рядом с водителем. Пора возвращаться в реальность.
— Инга, мне надо по одному делу срочному отлучиться. Я вас домой заброшу и поеду.
Мне не нужно ничьё разрешение, но я учусь быть мягче. Учусь тому, что в отношениях в принципе нормально сообщать, куда ты едешь и когда вернёшься. Хребет, вроде бы, в двух местах не сломается.
Инга кивает, но во взгляде почему-то тревога. Мне не понять, о чём она думает, и не нравится её глаза сейчас, потому оборачиваюсь. Ремень безопасности впивается в грудную клетку, я протягиваю руку, а Инга подаётся вперёд. Касаюсь её щеки, задерживаюсь на секунду, согревая ладонью прохладную бархатистую кожу без грамма косметики, до восточной смуглости загорелую.
— Я быстро, — обещаю, а на груди лежит тяжёлый камень.
Да, я быстро.
Когда еду один обратно в машине усмехаюсь: откровеннее я быть пока не научился. Ведь мог бы рассказать Инге, куда именно и к кому еду, но нет, предпочёл смолчать. Наверное, люди действительно не умеют меняться, я не исключение.
На спидометре почти сотня, в окно врывается ледяной ветер, и колючие иголки снежинок ломаются о тёплую кожу, приземляясь на моё лицо. Наверное, я идиот, раз не прячусь в тепле согретого воздуха, а намеренно загоняю внутрь декабрь, но мне жарко. Очень. Мог бы, вовсе кожу с себя содрал.
Навигатор исправно приказывает мне то налево свернуть, то вправо сдвинуться, но я психую и выключаю его — сейчас мне не нужна компания. Чем ближе подбираюсь к финальной точке путешествия, тем сильнее хочется дать заднюю и забыть об этом месте навсегда, но это не мой стиль — я к такому не привык.
Снег прекращается, белая дымка рассеивается, и небо становится ясным-ясным и высоким. На часах полдень, а перед глазами встаёт Наташа. Такая, какой была когда-то.
Я никогда её не любил, даже влюблённым не был, но она была красивая и мне этого хватало с головой. Не ебла мозги, радовалась мне, пыталась рассмешить. Красивая и ветренная, беззаботная настолько, что умотала из роддома, едва ей сказали, что мальчик родился болезненный и придётся вложить в его лечение и заботу дохрена. Наташа выбрала свободу и свои нелегальные удовольствия.