Моя панацея

Манило Лина

Она сидит на лавочке возле медицинского центра, куда я уволок её лечить дурью башку. Не обязан был, но пожалел. Сегодня лечение закончилось.

Мне позвонил доктор сообщить об этом лично. А ещё, слегка замявшись, откашлявшись нервно, сказал, что вроде как не обязан и не имеет право, но передаёт мне просьбу: пациентка хочет со мной увидеться.

Я мог проигнорировать, мог передать через врача цветистую матерную речь с чётким посылом на хуй, но ещё не все точки между нами расставлены.

Наташа замечает меня почти сразу, смотрит

настороженно, выдавливает из себя улыбку. Нахохлившаяся, одетая не по погоде, она похожа на мокрого плешивого воробья. В ней почти не осталось ничего от той девушки, с которой у меня были отношения, и лишь глаза такие же голубые и огромные. Красивые.

— Максим, — говорит и поднимается на ноги, но не для того, чтобы подойти ближе. — Боялась, что откажешь.

Она просто стоит, засунув руки в карманы, и смотрит на большой сугроб, навалившийся на бордюр. Щурится, кусает губы, молчит.

— Смотрю, лечение тебе на пользу пошло, — я смахиваю с лавки снег и присаживаюсь. — Завяжешь?

Она не смотрит на меня, молчит. Профиль с заострившимся носом кажется каменным, неживым.

— Ты прости, ты очень много денег отдал за моё лечение. Спасибо тебе…

— Не завяжешь, — констатирую факт, впрочем, без тени удивления.

Поворачивается ко мне, в глазах то ли мольба, то ли сожаление. Ей нечего мне сказать, но я всё равно хотел убедиться своими глазами, что всё это было напрасно.

— Прости, — одними губами. — Я правда, очень старалась. Но не получится.

— Бывает, — пожимаю плечами и поднимаюсь. — Ты хотя бы честная.

— Ты прости, я тогда очень много плохого сказала…

— Угрожала.

— Да, меня ломало очень, всё болело. Прости.

— Ты слишком много извиняешься, Наташа, — вздыхаю, а в затылке тупая боль распространяется. — От бесконечных повторов слова не становятся искренними.

— Прос…

Я кладу пальцы на её дрожащие губы, наклоняюсь ниже. Дыхание Натальи пахнет лекарствами и страхом, а наши лица совсем близко.

— Заткнись, пожалуйста. Раздражаешь.

Она вздрагивает, но взгляд не отводит.

— Я приехал не на тебя посмотреть. Мне плевать на тебя, твои сожаления и извинения.

— Зачем ты тогда явился? — так тихо, что едва разбираю слова. Скорее, догадываюсь об их смысле.

— Предупредить. Если ты ещё раз появишься в моей жизни, я убью тебя собственными руками. Вот этими руками и придушу.

Мне не нужно на неё кричать, трясти за плечи или плеваться слюной — Наташа и так меня понимает. Покрасневшие веки дрожат, губы тоже, а на щеках расцветают пятна румянца.

— Появишься?

Качает головой, зажмуривается, а я делаю шаг назад. Мне нужно уходить, пока действительно не потерял над собой контроль и не сделал какую-то глупость.

Наташа меняет тактику: натягивает на лицо робкую улыбку, на мгновение становясь собой прежней.

— Максим, подвезёшь меня к вокзалу? — спрашивает и отводит взгляд. — Мне мама билет прислала.

Вот, хочу поехать к ней. Может быть, там у меня всё получится?

Я достаю телефон, открываю приложение и вызываю такси.

— Тебя отвезут, — говорю и засовываю руки вместе с телефоном в карман пальто. — Прости, у меня больше ни времени, ни желания с тобой возиться. Это была так… акция невиданной щедрости.

— Я понимаю, Макс, всё понимаю, — впервые она даёт волю эмоциям, чуть повышает голос и странно дёргается всем телом. — Ты молодец, а я дрянь, бросившая ребёнка в роддоме. Но ты никогда не задумывался, почему я так сделала? Ведь не требовала от тебя ничего, не оббивала твои пороги, размахивая перед носом тестом на беременность, не шантажировала и не просила алиментов! Я ничего этого не делала, я хотела этого ребёнка. От тебя ребёнка хотела!

— Но ты его бросила.

— Бросила, — выкрикивает и громко всхлипывает. — Потому что я обдолбанная наркоманка, у которой за душой ничего. Что я могла ему дать? Что?! Ты думал, чего мне стоило это решение? Да я чуть не умерла от тоски!

Закрываю глаза и запрокидываю голову. Бла-бла-бла. Ни одному слову не верю, а за спиной раздаётся звук подъезжающего автомобиля. Такси.

— Твоя машина приехала.

— Я знала, что ты сможешь вылечить сына, с тобой ему будет хорошо, — говорит тише и будто бы даже ростом меньше становится. Сдувается. Из неё выходит весь запал, вся решимость исчезает. Теперь она снова маленький плешивый воробей, который вот-вот свалится с ветки и разобьётся насмерть.

Она уходит, я её не провожаю даже взглядом, а просто смотрю перед собой, но Наташа окликает меня.

— Пожарский, люби его за двоих, — и скрывается в салоне, а вскоре теряется из моей жизни навсегда.

48 глава

Вокруг было слишком много людей. Они шумели, о чём-то спорили. Хриплые голоса, надсадный смех, спёртый воздух — всё это мешало, раздражало. Волна гнева поднималась в груди, подступала к горлу, душила.

Больше всего Мария скучала по аромату ладана и тишине. Молилась, звала Бога, но его солнечный лик впервые не явился перед глазами, стоило прикрыть их.

Но он же не мог её бросить? Не мог? Так же не бывает! С ней ведь такого не могло случиться, верно?

В висках пульсировало, стучало где-то в затылке, словно внутри черепа вышла на плац рота солдат и громыхают сапогами.

Мигрень навалилась, как всегда, внезапно, резко. В такие моменты Мария не могла выбрать, чего ей хочется больше: крушить всё вокруг или заползти в самый тёмный угол и не высовываться из него, пока боль не отступит.

Но сейчас она не могла сделать ни того, ни другого — слишком много чужих людей набилось в небольшую камеру. Потому Мария выбрала молитву — то, что всегда спасало от всех бед. Тем более, что попросить Бога ей хотелось о многом. Слишком многом.