Моя первая белая клиентка[ Смерть в Панама-Сити. Моя первая белая клиентка. Змея]
Шрифт:
— Я не хозяин, — поправил Дарроу. — Я только совладелец. В семь тридцать тебя устроит? И ты все еще турист, приятель. Сегодня ты должен доказать это.
Несмотря на желание сделать что-нибудь полезное, Рассел поступил так, как было сказано. Швейцар у главного входа в отель показал ему на довольно новый автомобиль с шофером, который немного говорил по-английски. Тому Рассел заявил, что у него есть около двух часов, чтобы осмотреть окрестности, и постарался вспомнить все те места, которые сумел запомнить из разговора с Дарроу.
Швейцар перевел эти инструкции на испанский, водитель обогнул отель, выехал на автостраду,
Плоская прибрежная часть старого города Панамы была примечательна только тем, что была полностью разрушена, когда в семнадцатом веке сэр Генри Морган осадил и сжег ее. Несколько толстых серых разрушенных стен, заросших кустарником, причем не слишком высоких; над ними вздымалась только квадратная башня кафедрального собора, но и она была в плохом состоянии и разрушалась. В табличке, прикрепленной к стене, говорилось, что кафедральный собор Вознесения Богородицы был первоначально построен из дерева в 1535 году.
Вернувшись в город, они проехали вдоль берега, попали в торговый район с односторонним движением на узких улицах, забитых автобусами, автомашинами, тележками и уличными продавцами. Район был полон запахов, красок, звуков и запружен людьми, однако был свой особый ритм в этом шуме назойливых голосов, криков и споров. Полиция делала все, что в ее силах, чтобы обеспечить движение, и бросалось в глаза почти полное отсутствие автомобильных сигналов и раздражения у водителей.
Водитель Рассела, откинувшись на спинку сиденья, спокойно ждал своей очереди. Как только предоставлялась возможность, он чуть продвигался вперед и снова ждал. Солнце отражалось в хромированных деталях машины, и казалось, что температура уже достигла ста двадцати градусов по Фаренгейту. Рассел разглядывал торговцев — женщин, которые пришли сюда из пригородов, проделав многомильный путь, а тем временем пот пропитал насквозь его рубашку и добирался уже до куртки. Им понадобилось пятнадцать минут, чтобы проехать два квартала, но зато потом они повернули налево и поднялись немного выше, и там оказалось больше воздуха.
Президентский дворец возвышался в самом центре деловой части города, но производил впечатление только в сравнении с окружающими зданиями и благодаря обилию полицейских в форме вокруг него. Неподалеку от берега моря шофер припарковал машину и прошелся вместе с Расселом до площади Франции и затем вдоль дамбы. Был отлив, и примерно на полмили до края воды всюду торчали весьма негостеприимные камни, а за ними тянулись соединенные дамбами с материком небольшие островки, смахивавшие на шоколадные конфеты.
— Это укрепления, — пояснил водитель.
— А что там дальше? — спросил Рассел, указывая на лежавшие за ними два больших острова, покрытых горами и казавшихся на таком расстоянии голубыми.
— Табога, — ответил водитель, — и Табогийя.
Вернувшись назад, они проехали по Авенида-сентраль мимо парка Лессепса к зоне Панамского канала. Водитель показал Расселу отель «Тиволи» и Анкон-хилл с его мачтообразными башнями. Они взобрались наверх мимо ухоженных лужаек, миновали массивное здание больницы Горгаса и шеренгу административных зданий, осмотрели улицу Прадо с растущими вдоль нее пальмами и в районе Бальбоа выехали к железнодорожному вокзалу.
Путешествие
Джим Рассел вернулся в отель после пяти, тут же, сбросив одежду, отыскал в телефонной книге два номера и позвонил по ним. Первый принадлежал его школьному товарищу, которого звали Тед Ленгли и который уже полтора года служил в зоне Панамского канала. Дружески поболтав, он записал адрес Ленгли и пообещал встретиться с тем на следующий вечер. Второй звонок был в газету «Панама Ситизен». Коллега из нью-йоркской конторы передал ему письмо для человека по имени Джордж Гиббс, работавшего там, но телефон не отвечал, и он мысленно взял себе на заметку, что нужно будет связаться с Гиббсом на следующий день.
В семь тридцать вечера Авенида-сентраль, казалось, была столь же оживлена, как и в начале дня. Там, где кварталы скромных построек уступали место деловой части города, огни стали ярче, тротуары — многолюднее, и вереница автобусов — некоторые явно были импортными и современными, тогда как другие выделялись самодельными кузовами, разрисованными яркими картинками — казалась бесконечной. Будка регулировщика уличного движения на перекрестке напомнила Расселу такие же, которые он видел в Бостоне ребенком. На углу стоял серый полицейский автомобиль с торчащей антенной, позади него из полуоткрытых дверей ресторана доносились звуки музыки. Возле бровки тротуара в ряд стояли такси, и водители с орлиными профилями довольно мирно спорили друг с другом относительно возможного барыша. Такси Рассела остановилось вплотную к ним перед скромной неоновой вывеской «Перешеек».
Дверь под вывеской была распахнута, и Рассел прошел через слабо освещенное фойе в длинный узкий зал с приглушенным, но вполне достаточным освещением, стены которого были отделаны лакированным бамбуком. Слева располагался ряд кабинок с круглыми столиками и диванами. В дальнем углу мягко играло под рояль струнное трио. Сбоку от двустворчатых дверей в служебные помещения лестница с железными перилами вела на маленький балкончик к узкой двери. Справа находился полукруглый бар, за которым на одном из табуретов сидел Макс Дарроу, а перед ним стоял стакан с выпивкой.
Почти сразу углядев Рассела, он поднялся навстречу, протягивая руку.
— Привет, парень! — сказал он, скаля зубы в улыбке.
— Привет, Макс.
Они постояли, разглядывая друг друга, оба крепкие, хорошо сложенные мужчины. Дарроу был на четыре или пять лет старше и на два дюйма ниже, чем Рассел, но отнюдь не коротышка, с волосами песочного цвета, лицо его было загорелым, с твердым взглядом холодных серых глаз, в глубине которых проступало странное беспокойство, даже когда он улыбался.