Моя повесть-2. Пространство Эвклида
Шрифт:
10 апреля 1901 года у Серпуховской заставы в дождик распростились мы с провожавшими нас газетчиками и друзьями и тронулись в наш путь.
На Воробьевых горах пошел снег. Шоссе было жидкое и скользкое. Первое приключение было с куличом, сорвавшимся с багажника Володи.
Грязные и промокшие, заночевали мы в деревне за Серпуховом, с большим трудом найдя избу, в которую нас пустили запуганные прохожим людом подмосковники.
Володя очень скоро выпал из седла. Недолго прозанимались
– Битте, мейн герр, зеин зи зо гут!
– кричал мне Володя на ходу: - Биттэ шен, мейне фрау, заген зи мир, вифиль костет дизер кухен? (о "кухенах" в Германии Володя мечтал) - и тому подобные изречения успели мы пройти за совместную поездку.
"Прялка Маргариты" то спускала воздух в шине, то лопалась цепью. Наконец, она на несколько дней присмирела, для того, чтоб в одно прекрасное весеннее утро на гладкой дороге треснуть пополам вилкой.
По карте мы находились верстах в двенадцати от железной дороги.
О позорном возвращении домой мой приятель не хотел и слышать: решили дожидаться проезжего, который согласился бы доставить предательскую машину и владельца на станцию, откуда они отправятся в Варшаву чиниться и ждать меня, чтоб ехать дальше.
Бродяги знают это чувство легкости от перемежающейся смены впечатлений. С остающимся сзади все покончено; переднее мелькнет придорожным кустом, лицом прохожего, встанет вдали горой; только спросишь себя, а что-то там за ней, - и гора уже за тобой, ты мчишься с нее вниз, дальше, отпустив руль и держа ноги на вилке… Именно на вилке, чтоб не дрыгать попусту ногами, ведь "свободное колесо" еще не существовало в те дни, и велосипед на больших расстояниях был еще диковинкой.
Удивленные лошади еще издали примечали диковину: любая кляча становилась статуей с Аничкова моста, выбирая безопасное место, чтоб шарахнуться с задних ног на передние и спастись от привидения. Много сложных взаимоотношений между мной, лошадьми и ездоками пережито за мою дорогу. Одно могу сказать наверное, что и я остался жив и что ни одной смерти среди моих жертв я не наблюдал, по крайней мере, резкие жесты и громкие слова по моему адресу и швыряние в меня местными минералами говорили о жизнедеятельности орудовавших с ними. Некоторые встречи кончались даже приятно: помню двух милых молодушек в полушубках, усевшихся перебросом из телеги на шоссе и звонко хохотавших с ямками на щеках над своим положением, тогда как лошадь их с телегой умчалась через свежевспаханное поле к соседнему лесу.
Иногда мне удавалось скрывать в канаве мой велосипед, чтоб дать проехать несознательному животному, но это не всегда
Однажды, когда скользил я по крутому спуску дороги, ноги на вилке, внизу показалась готовящая мне встречу лошадь. Задержаться я не мог, чтоб не прожечь либо шину, либо носок сапога, ибо машина была на полном ходу.
Рыжий, крупный мерин всплеснул передними конечностями, повернулся на задних и скокнул в канаву.
Когда я поравнялся с происшествием, мужик уже сидел на краю дороги без шапки, но с кнутом в руке, и одновременно раздался треск из канавы, - ось сломалась пополам и, упершись сломом в землю, задержала мерина. Он повернул морду ко мне и гримасой Лаокоона выражал свои лошадиные ужасы.
У меня не хватило духу бросить пострадавших, не посетовать в их несчастье, и я вернулся к месту катастрофы.
Руки за спину, мужик стоял над поломкой и резонил лошадь:
– Жеребячий сын, колеса человеческого испугался!… На передке одном не повезешь ведь, тварь недуховная!
Мерин отвернулся мордой в поле. Разговор между нами, насколько помню, произошел в гоголевском стиле:
– Ось?!.
– Ось… - ответил мужик.
– Да… - сказал я сожалителыю.
– Да… - повторил мужик неопределенно. Потом помолчал и прибавил: - Пополам, на две части!
Чтоб попасть в тон потерпевшему, я попытался посовестить лошадь.
Мужик встрепенулся.
– Зачем, лошадь - золото, только к непривычному в ней удивления больно много! Намедни поезда испугалась, так в депу самую за вагоны забилась. Как только имущества казенного не попортила, подлая животная.
Я еще не разобрался в настроении мужика, что же касается лошади, та, как ни в чем не бывало, дотянулась головой до откоса канавы и щипала траву. На всякий случай я стал взрыхлять грунт душевных переживаний хозяина.
– Посылают спешно, какое им дело, что мужики из-за меня оси ломают.
Мужик спросил, меняя настроение:
– Землемер будете?
– Да, - говорю, - к Рогачевским еду.
– Аль недовольство какое?
– Какое там довольство, разбили им чересполосицу у дьявола на рогах, - с пашни в село хоть письмо почтой отправляй.
– Ну? Вот те! Да-к, мил господин, разве у них перемер был? Ведь Рогачевские на низине, по реке делились?
В Рогачеве я никогда не был. Ой, промахнулся, думаю, и стал выворачиваться.
– Они себе прихват выхлопотали по крутоярью (крутоярье, думаю, в любой деревне есть).
– Ну? За Фомкиным долом прихватили?
– Мужик загорелся.
– Вот, вот, - ответил я уже смущенно. Собеседник мой засуетился с веревкой, чтоб перевязать кое-как ось, восклицал про себя: