Моя пятнадцатая сказка

Свительская Елена Юрьевна

В поезде мы часть пути провели в молчании. А потом Мамору, уже минут пять пристально смотревший на меня — я притворялся, будто вид за окном меня и правда интересует — внезапно серьезно спросил:

— Пап, а почему ты свою мечту задушил?

Я вздохнул. Не хотелось о том говорить, но он слишком внимательно смотрел на меня. Да и Рю внезапно оторвался от окна, место у которого с боем и с воплями у меньшого отвоевал. Впрочем, это был первый раз за долгое время, когда Мамору сам обратился ко мне, да так внимательно на меня смотрел.

И эту хрупкую связь, вновь проявившуюся между нами двумя, мне захотелось попробовать сохранить. Особенно, когда покосился на супругу и заметил радостный блеск ее глаз: устала она от наших ссор, надеялась, что хоть сегодня помиримся.

— Не то, чтоб задушил… это… как бы сказать тебе?.. Это… просто… как обычно. Дети всегда мечтают о чем-то масштабном и трудноисполнимом, но… когда они вырастают, то их мечты меркнут или тускнеют. Они… просто важны как мечты. Не более того. Мечты, конечно, прекрасная часть нашей жизни, но самою жизнью им не стать. Да и… взрослые просто мечтают по-своему. Там… повышение на работе, уютный и крепкий дом, научное открытие, жениться…

Сын сердито смотрел на меня.

— Я не предавал свою мечту, Мамору. Я просто… нашел новые мечты, только и всего.

— Обманщик! — меньшой вскочил, сжав кулаки — и на нас стал оглядываться весь вагон. — Ты разве мог забыть, сколько рисовал важные для тебя вещи? Да и… — мальчишка шумно выдохнул. — Если стать взрослым — это непременно надо предать себя, то я взрослым стать не хочу!

— Смешной! — я встрепал ему волосы, а он сердито втянул голову в плечи. — Нас не спрашивают, хотим ли мы вырасти или нет. Мы просто вырастаем. И из своих желаний в том числе.

— Но ты хотел рисовать! — упрямо сказал он, из-под моей руки вывернувшись. — Ты хотел рисовать что-то свое, чего никто не рисовал до нас! Ты хотел рисовать воплотившиеся мечты людей о будущем и…

Я поморщился — и сын внезапно замолк.

Откуда?.. Этих рисунков уже нет, а мать могла их и не запомнить.

— Да мало ли что ты хотел рисовать. Предавать-то себя было зачем?

Нахмурился. Он внимательно следил за мной.

— Хмуришься. А стал ли ты счастлив? Кажется, нет. Но ты почему-то желаешь пройти через все это мне, — он скрестил руки на груди и ушел в какие-то злые и невеселые мысли.

Я тоже молчал, но вскоре не выдержал.

— Слышь, Мамору…

— Ну? — сердитый взор.

— Кто рассказал тебе?..

— Один твой знакомый.

Мне почему-то морда зеленая вспомнилась, смотревшая на меня сверху вниз. Захотелось сплюнуть.

— Какой?

— Секрет.

Значит, мать запомнила мои последние рисунки. Иначе и быть не могло.

Мы несколько минут проехали в молчании. Молчала даже жена, не зная, что с нами такими упрямыми делать.

Мамору, смотревший из-за брата в окно, тяжело вздохнул.

— Пап, ты странный. Тебя не пугают жуткие новости, что где-то война или кого-то машина переехала. Но тебя

пугает, если я хочу мечтать и жить, как хочется мне. Почему?.. Взрослые такие странные!

— Говорю же, это не практично! — вздохнул.

Старшой саркастично ухмыльнулся:

— Говорю же, брат у нас дурачок. Постоянно спрашивает ерунду.

Жена попробовала вмешаться:

— Мамору еще просто маленький, а маленькие дети любят задавать много вопросов.

— А твой футбол — это практично? — вылез обиженно младший сын.

— Так я ж не собираюсь посвятить этому всю свою жизнь. Просто в университет пойду, где есть своя команда и оборудование на высоте… — мой взгляд растерянный поймав, старший сын внезапно замолк.

— Ну, как хобби… в этом есть смысл, — серьезно кивнул я.

Рю шумно выдохнул.

Вроде не поссорились. Вроде.

— Сусуму, а почему ты нам прежде ничего не рассказывал про свою мечту? — осторожно коснулась Нодзоми моей руки. — Стать художником… разве в этом есть что-то постыдное?

— Говорю же: я теперь мечтаю о другом!

Теперь уже на мой крик стали оборачиваться люди.

— Я давно мечтаю о другом, — сказал уже тише.

— Врунишка! — поморщился Мамору.

— Говорю же, я давно…

— Врешь ты все! — он обиженно надул губы.

Теперь уже я не выдержал.

— И почему вообще я должен отчитываться перед тобой?!

Супруга многозначительно кашлянула.

Отвернувшись, я стал смотреть в окно. Против хода, так что в уплывающем от меня мире было что-то тоскливое. Мире потерянном…

— А, может, ты просто мне завидуешь? — внезапно спросил упрямый младший сын.

— Чему? Разве ты чего-то достиг?

— Ну, перестаньте! — рассердилась Нодзоми. — Я вот вам обоим завидую.

— Да ну? — Рю вскинул брови.

— Даже троим, — женщина улыбнулась. — Я вот никогда не мечтала ни о чем таком.

— Зато ты не знаешь боли, такой, когда твоя мечта гибнет, и вместе с нею гибнет твоя вера в свои силы.

Они все притихли, как-то внимательно смотря на меня.

— Но это обычное дело, — проворчал я, отворачиваясь к окну, на убегающий от меня мир и на оставшуюся где-то вдалеке родину.

Нет, просто деревню. Просто место, где я родился и вырос. Без города помыслить свою жизнь я уже просто не могу.

Они как-то мрачно молчали. Воздух как будто уплотнился и натянулся меж нами, чуть только тронь неровным движением — и тонкая ткань доверия между нами прорвется, как рисовая бумага на седзи.

— Люди мечтают. Люди свои мечты теряют. Обычное дело. Я не считаю, что в моей жизни случилось что-то совсем ужасное и сверхъестественное, — добавил, не смотря на них.

Они молчали оставшуюся дорогу. И я тоже.

Вечер… тихий вечер. Вокзал, такси. Дом притихший. Нодзоми, которая ушла на кухню, чтобы внести в дождавшийся нас дом какие-то звуки. Хотя тихие. Уютные такие звуки.