Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870–1918
Шрифт:
На следующее утро в революционных газетах сообщили, что был повешен и исчез навсегда главный враг России.
Мне казалось, что люди просто возвратились в состояние своей первобытной дикости.
Очень скоро Временное правительство утратило влияние на массы. Новый военный министр Гучков приказом по армии разрешил создание комитетов, состоявших из рядовых солдат и имевших власть над офицерами. И среди командного состава появились «советы», развращенные большевистской пропагандой.
В своем заявлении об отречении император передал командование всеми войсками на русском фронте великому князю Николаю Николаевичу, своему наместнику на Кавказе, который уже был главнокомандующим в начале войны, до того как император взял на себя верховное командование. Новое Временное
Великий князь был очень популярен в войсках. Его благородная осанка также производила огромное впечатление на массы, потому что он был чрезвычайно высок ростом и держался прямо. У него был очень твердый характер и железная воля. По дороге, где бы ни проезжал или ни останавливался его поезд, его узнавали и приветствовали. Но он так и не приехал в Могилев. Пришел приказ, отменяющий его назначение. Керенский задумал предательский план с целью выманить его с Кавказа, где его очень любили и уважали местные жители, которые были хоть и не очень образованными, но искренними. Считалось, что ни один член семьи Романовых не должен занимать какой-либо официальный пост, так что все это было просто ловушкой, устроенной для того, чтобы удалить его с Кавказа. После случившегося великий князь Петр и его брат Николай Николаевич с семьями уехали в свои имения в Крыму.
Все надежды на то, что теперь война будет вестись в содружестве с союзниками, испарились, потому что мы полагались только на популярность великого князя. В очередной раз зависть и политические разногласия возобладали над патриотизмом, и это показало, что люди, ныне правящие Россией, вообще не думают о ее благе.
В то время большая часть Галиции все еще находилась в наших руках, и поэтому Юго-Восточный фронт требовал серьезного внимания. Там командовал генерал Брусилов. Когда разразилась революция, многие полагали, что со своей огромной популярностью и кипучей энергией он спасет ситуацию и будет твердо придерживаться своих прежних принципов. Мне он никогда не нравился, потому что я ему не верила (сама не знаю почему), вот почему я часто спорила о нем со своим деверем, который служил в его штабе во время войны и который был его великим обожателем. А я (как упоминалось ранее) была противоположного мнения, зная из абсолютно надежных источников, как много интриг он плетет против нашего дорогого друга, генерала Иванова.
Я часто говорила своему деверю: «Ты только посмотри ему в глаза. Ведь они ни на секунду не останавливаются. Генерал лжив и не заслуживает доверия. И я не верю, что он будет верен императору». Он отвечал на это: «Нельзя формировать мнение на основе личных впечатлений!» Но мой деверь очень быстро разочаровался, когда в самом начале революции бывший генерал-адъютант императора осмелился высказываться об их величествах в самой неуважительной форме. Он имел наглость сказать репортеру, бравшему у него интервью, что заговаривать о военных делах в присутствии императрицы Александры Федоровны небезопасно, потому что однажды, когда он так сделал, последствия оказались просто катастрофическими. К сожалению, эта клевета циркулировала по всему фронту и породила слухи, что под дворцом проложен кабель, по которому осуществляется связь с врагом. Было организовано расследование, которое, конечно, не дало результатов.
Одним из первых командиров на фронте, отдавшихся под власть совета солдатских депутатов, был генерал Брусилов. Мой деверь присутствовал при гротескной сцене, в которой генерал для увеличения своей популярности позволил, чтобы солдаты подняли и понесли его в кресле, драпированном в красное, и поцеловал (перед своим штабом) красное революционное знамя, принадлежавшее пожарникам маленького городка Бердичева, в котором тогда располагался штаб Юго-Восточной армии.
После этого скандального эпизода мой деверь и другие лояльные офицеры оставили
Все эти мрачные дни в моем мозгу стояло видение нашего несчастного императора, и всегда я видела перед собой его ласковое лицо, на котором, несомненно, была печать печали и разочарования. Горестно было думать, что три года почти нечеловеческих усилий привели его к такому жуткому результату – он оказался пленником в собственной стране, которую так любил, он вынужден был, не имея сил вмешаться, дожидаться финала, который мог настать в любой момент.
Я пыталась не затрагивать в беседах с мужем этих душераздирающих тем – он был слишком болен и слишком страдал сам, чтобы позволить себе какую-то дискуссию. К счастью, он все еще был склонен к большому оптимизму и верил в приход «невозможного», а я не могла себя заставить поверить во что-то вообще. Я видела конец славы России и апогей ее бесчестия. Казалось, рука Божья уже не ведет Россию, а те, кто находится у власти, поступают в противовес Божественной воле. Народ, погрязший в бездонном невежестве, отдался во власть тех, кто лишил его самых скромных прав и привилегий.
Я все еще содержала свой маленький госпиталь, который стал чем-то вроде особого убежища для беглых офицеров. Каждый день ко мне поступали бедные, убитые горем собратья с фронта, за которыми охотились солдаты, когда-то гордившиеся службой под их началом. Многие из офицеров были ранены в стычках с бунтовщиками. Многие провели годы в одном и том же полку, посвятив лучшие годы своей жизни службе и воспитанию своих солдат. Но их преданность, патриотизм и их многие жертвы были впустую, а жизни и идеи разбились вдребезги.
Примечателен случай с гвардейскими полками – привилегированными, потому что эти полки развалились на кусочки быстрее, чем остальная армия (я, конечно, говорю о солдатах, а не офицерах), возможно, из-за того, что были, главным образом, расквартированы в столице, где революция шла гигантскими шагами. Несчастные офицеры не знали, куда деваться. Полки Петрограда самораспустились, но солдаты продолжали жить в казармах и даже в квартирах, специально отведенных для офицеров, так что последние не могли туда вернуться. Многие из офицеров во время войны были вынуждены оставить свои семьи в служебных квартирах, но тех выгнали оттуда мятежные солдаты. Обездоленные женщины приезжали с детьми в Киев, надеясь воссоединиться с мужьями. Это тоже было очень трагично. Поначалу мой госпиталь, а потом и квартира заполнились до предела, а когда я попыталась отказать в приеме раненых в свой госпиталь – потому что у нас людей было едва ли не до крыши, – офицеры расставляли свои походные кровати прямо на лестничной площадке и предпочитали провести ночь там, чем отправляться куда-либо.
Моя племянница, месяц назад уехавшая в Сибирь, только что вернулась из Омска, где должна была закупить масло и другие продукты для моего госпиталя и некоторых других. Она совершенно неожиданно попала в самую стремнину потока революции, поскольку в момент отъезда из Киева все было тихо и спокойно. Как-то утром, взяв с собой деньги, которые ей надо было заплатить за заказанные продукты (а сумма была достаточно большой), она отправилась на склад, располагавшийся за городом (Омском). Как обычно, она взяла дрожки, но добрую часть пути ей пришлось прошагать пешком. Как только она сошла с коляски, на нее напали и ограбили три солдата.
Бедная девушка была так перепугана, что еле добралась до склада, в котором находился представитель Красного Креста (который был и руководителем всей организации). Он был в панике, потому что только что услышал об отречении императора и о революции, так что ограбление моей племянницы прошло незамеченным. «Уезжайте как можно быстрее! – посоветовал он ей. – В Сибири очень много подозрительных личностей, особенно сейчас, когда по приказу новых министров Временного правительства раскрылись двери тюрем».