Моя служба в Старой Гвардии 1905–1917
Шрифт:
От 10 до 12 дня время довольно неприятное. Ощущение такое, как бывает, когда, после ночи не в спальном вагоне, подъезжаешь к Петербургу, но осталось до него еще порядочно…
Наконец, без четверти 12 начинают собираться. Несессеры с умывальными принадлежностями, журналы и книги вручаются «посыльному», который все это везет на извозчике домой. Дается на чай служившим за столом дворцовым лакеям. Принято было давать по рублю с носа. С дежурного по караулам, да с трех офицеров, вот уже 4 рубля, и это каждый день. Жили они не бедно.
Без 5 минут 12 весь наш караул выстроен перед раскрытыми стеклянными дверями в Караульном помещении. С площади доносятся обрывки музыки. Бьет 12-часовая пушка. Музыка внезапно вырастает и начинает греметь оглушительно. Из-под арки дворцовых ворот показывается голова Измайловского караула.
Наш часовой у фронта ударяет в колокол, «Караул вон» Мы выходим на платформу. Начинается вчерашняя церемония в обратном порядке.
Принос
Постоянное жительство знамен тех полков, где шефом был царь, была галлерея героев 12-го года в Зимнем дворце.
Накануне того дня, когда полк заступал на главный караул, к Зимнему дворцу посылалась от полка полурота, при двух офицерах и с хором музыки, форма одежды — караульная, т. е. для офицеров мундиры, и раньше барашковые шапки, потом кивера.
Так как парадные мундиры с шитьем приходилось надевать часто, даже и после введения в 1907 году защитного цвета кителя, который носился на занятиях и получил потом название «походного мундира», некоторые офицеры пускались на хитрость. К рыжим защитным кителям пришивали синие с золотым шитьем воротники, от старых парадных мундиров и от них же красные обшлага и тоже с золотым шитьем. Под пальто все равно не видно, что надето, а экономия в изнашивании дорогих парадных мундиров большая. Такой фальшивый мундир можно было надеть и в караул зимой и в наряд на похороны, наряды очень частые. Всем полковникам и генералам, помиравшим в столице, для похорон полагалась воинская часть не меньше полуроты, с музыкой и при офицерах. Назначались офицеры и для несения орденов. Вообще такой мундир можно было надеть всегда, когда не предполагалось снимать пальто.
Назначенная для приноса знамени полурота, с двумя офицерами, официально говорилось «при двух офицерах», и с музыкой, которая возбудительно играла, следовала нашим обыкновенным путем, по Гороховой и Морской и шла прямо к дворцу, к подъезду т. наз. «Ее Величества», т. е. к тому, который был ближе к Миллионной улице. Шагах в 80 от подъезда, с музыкой на правом фланге, она выстраивалась лицом к подъезду, брали «к ноге» и офицер командовал «вольно».
К этому времени полковой адъютант, или офицер назначенный вместо него, со знаменщиком, или опять-таки с его заместителем, старшим унтер-офицером Е. В. роты, рядышком, в полковом экипаже, или просто на извозчике, подъезжают к главным воротам дворца и идут к караульной платформе. Завидя их, часовой у фронта бьет в колокол для вызова караульного начальника. Выходит караульный начальник, здоровается с адъютантом и приглашает его в офицерское караульное помещение. Там поболтав и покурив, оба они выходят в помещение для караула и караульный начальник дает адъютанту разводящего поста у знамен.
Адъютант с разводящим и со знаменщиком идут в галлерею 12-го хода и там адъютант берет свое знамя и снимает с него чехол. Делать это нужно было сугубо осторожно из-за ветхости шелковой материи знамени. Затем адъютант надевает на знамя ленты и в этом виде передает его знаменщику. При дожде и в дурную погоду чехол со знамени не снимался. Знаменщик берет знамя на плечо и они вместе, адъютант, держа руку под козырек, впереди, знаменщик со знаменем сзади, выходят на подъезд к ожидающей их полуроте.
Командир полуроты выходит для командования и командует:
— Полурота, смирно! Слушай на кра-ул!
И салютует шашкой. Музыка играет полковой марш. Знаменщик становится на свое место, правее командующего офицера. Берут к ноге. Затем, «отделениями левое плечо вперед», впереди музыка, знамя и полурота, опять тою же дорогой, через площадь, под арку по Морской и Гороховой возвращаются домой. Когда несут знамя, офицеры держат шашки «На плечо».
Все военнослужащие, чином ниже генерала, при встрече со знаменем становятся ему во фронт. Генералы отдают честь.
Придя в расположение полка, полурота со знаменем проходила на двор полковой канцелярии и там выстраивала фронт. Опять брали «на караул». Выходил адъютант, обогнавший караул, и относил знамя к денежному ящику, где знаменщик клал его на стойку, под охрану часового. В канцелярии знамя оставалось до следующего дня, когда тот же адъютант выносил его на развод с церемонией.
После караула опять-таки на другой день, знамя тем же, но обратным порядком, снова относилось в Зимний дворец.
Другие караулы
В мирное время несение караульной службы было искони одним из главных занятий гвардейского солдата. В те отдаленные времена, когда казарм еще не существовало, а солдаты жили «на квартирах», им распределяли места для спанья всегда на одну треть меньше положенного состава, учитывая, что ночью один из трех непременно будет занят на карауле. В новорожденном Петровском Петербурге караульная служба была еще тяжелее. Несмотря на малое его тогда пространство и незначительное население, полки Преображенский и Семеновский высылали в караулы ежедневно две трети своего состава. Петровская
При Петре большое внимание обращалось на отдание чести караулами. Доходили до таких тонкостей, что каждому воинскому чину караул отдавал честь различно. Генерал-адмиралу офицеры обнажали шпаги, барабаны и литавры били поход три раза, и играли на трубах. Генерал-лейтенантам и вице-адмиралам офицеры обнажали шпаги, играли на трусах и на барабане били дробь два раза. Генерал-майорам и «шаутбенахтам» (соответственный морской чин), офицеры обнажали шпаги и на барабане били дробь только один раз. Караульная служба тогда была настолько тяжела, что солдаты «недоросли из дворян», которых в тогдашних гвардейских полках было всегда не меньше 40 %, пытались за деньги нанимать за себя в караулы солдат из «сдаточных». Указом 22 августа 1722 года Петр строжайше запретил подобного рода наймы. При Елизавете и при Екатерине II, на часах часто стаивал недоросль из дворян солдат Преображенского полка Гавриил Романович Державин. Другой недоросль из дворян, Александр Суворов, который проживал на вольной квартире, но у себя в Семеновском полку ревностно нес солдатскую службу, раз стоял на часах в Петергофе, около павильона Монплезир. Было лето, солнечное утро, и императрица Елизавета Петровна, в сопровождении одной только фрейлины, вышла погулять в Петергофский парк. Подходя к морю, она увидела часового, маленького и на вид тщедушного солдатика в Семеновской форме и с ружьем много выше его самого. При приближении царицы этот тщедушный солдатик так ловко брякнул ей ружьем на караул, что она остановилась, вступила с ним в разговор и узнав кто он и что он, вынула из мешечка серебряный Петровский рубль крестовик и подала ему. Но молодой служака принять рубль отказался, говоря, что солдату на часах запрещено принимать деньги.
— Ну, возьмешь, когда сменишься! — сказала Елизавета и опустила рубль на песок рядом с часовым.
Рассказ этот, исторически верный, т. к. в свое время был записан со слов самого фельдмаршала, можно было прочесть во всех военных хрестоматиях. Теперь, интересный юридический вопрос: принял все-таки Суворов подаренный рубль, или нет? Стоя часовым он его не взял в руки, но в конце концов, пожалуй, все-таки принял, и стоя на часах.
В наше время караульная служба не была уже так обременительна, как в старину. Все же молодым офицерам в первые три года службы и старослужащим солдатам, на второй и на третий год службы, ходить на караулы приходилось довольно часто. Нашим районным караулом, куда мы ходили каждый день, и только мы, был караул в Государственном Банке. Здание Государственного Банка главным фасадом выходило на Садовую, а задним фасадом на Екатерининский канал, около Львиного мостика. Дом стоял во дворе, отступя от высокой, глухой железной решетки и главных ворот, которые всегда держались на запоре и открывались только для пропуска караула. Чиновники и публика проходили в Банк со стороны канала. Внутри ограды, в глубине, боком к главному зданию, стоял дом караульного помещения, очень удобный и прекрасно оборудованный. Через маленький корридор, как раз против главных дверей, выходивших на караульную платформу, помещалась комната караульного начальника. В ней стоял письменный стол, на котором всегда лежала развернутая «постовая ведомость», против стола стул, а рядом со столом глубокое и удобное кожаное кресло. У противоположной стены кожаный диван с кожаной подушкой. Огибая комнату караульного начальника, корридор выходил в обширное солдатское караульное помещение, где стоял обеденный стол, лавки, у одной стены стойки для ружей, а у другой деревянные нары, на которых заступающие на посты имели право «отдыхать лежа». Еще дальше помещалась маленькая кухня для разогревания солдатской и офицерской пищи, а за ней комната банковского сторожа. Банковский сторож, лет 15 один и тот же, с рыжими бакенбардами, был старый солдат Московского полка и участник Турецкой войны, по фамилии Щедров. Он был большой резонер, с караульными солдатами обходился сурово — не дай Бог, если кто-нибудь плюнет на пол, — и до разговоров с ними вообще не снисходил. Зато любил поговорить с караульными начальниками. Излюбленной темой его рассказов был генерал Гриппенберг, на Турецкой войне командир Московского полка, какой он был строгий, справедливый и как он заботился о солдатах. Между прочим, это был тот самый генерал Гриппенберг, родом финн, который на Японской войне командовал 2-ой армией, рассорился с Куропаткиным и, не дожидаясь позволения, самовольно уехал в Петербург. Излишне говорить, что этот поступок, в сущности дезертирство, сошел ему тогда с рук совершенно безнаказанно.