Моя служба в Старой Гвардии 1905–1917
Шрифт:
— Двести, Ваше Сиятельство, — почтительно докладывает адъютант.
И тот, как ни в чем не бывало, тем же голосом продолжает:
— …Со славою вот уже двести лет…
И т. д., и т. д., все, что в таких случаях полагается.
В 1906 году, сразу после Японской войны, произошла у нас полная смена высокого начальства. Главнокомандующий войсками гвардии, «добрый барин» № 1, вел. кн. Владимир Александрович ушел, впрочем, еще раньше. Сменил его Николай Николаевич, который, хоть умом был и не орел, несомненно был преисполнен энергии и желания принести пользу. Перед этим Н. Н. несколько лет был «генерал-инспектором кавалерии» и, нужно отдать ему справедливость, такого ей, по хорошему солдатскому выражению «поддал живца», что во время войны наша конница была
Недоброй памяти Японская война была небогата победами. Естественно, что всякое действие, которое было не кругом поражение, превозносилось до небес и все главные действующие лица таких действий выходили на линию героев. Так прославились генералы Ренненкампф, Мищенко, Никитин, Зарубаев, б. начальник 6-ой стрелковой дивизии Данилов, командир одного из восточно-сибирских полков Лечицкий, командир Выборгского полка Зайончковский и многие другие. Кроме Лечицкого и быть может Зайончковского, на большой войне все они провалились, а Ренненкампф действовал так, что во всех других армиях, кроме нашей «бабушкиной», ему полагался бы расстрел. После гибели Самсонова и его армии, будучи даже не судим, а только «отчислен», он уже в октябре 14-го года весело гулял по Невскому в полной генеральской форме.
По примеру генерал-инспектора кавалерии, в 1906 году был учрежден пост «генерал-инспектора пехоты» и назначен был на этот пост генерал Зарубаев.
Николай Платонович Зарубаев был на японской войне начальником дивизии и отличился под Дашичао, где его войска прекрасно дрались и заработали своему начальнику первоклассную боевую репутацию. Несмотря на фамилию, которая отлично подошла бы лихому кавалерийскому ротмистру, был он воин пехотный с ног до головы. Иначе как пешком никто его не видал. И вид у него был пехотный. Среднего роста, слегка сутулый, плотный, с седыми усами и с большим пурпурным носом дулей. Пьяным его не видали и про наклонность его к Бахусу не говорили. Но нос у него был такой «безошибочный», что большого труда стоило убедить себя, что генерал трезвенник.
Сиял Зарубаев на нашем горизонте очень недолго, не то год, не то два и потом назначен был командующим войсками Одесского округа. На большой войне он или совсем не был, или подвизался в ней незаметно. В качестве генерал-инспектора пехоты, Зарубаев посетил наш полк только один раз и оставил по себе незабываемый след. Но прежде, чем об этом посещении рассказывать, следует сказать несколько слов об единственном из всего полка нашем офицере, который с Зарубаевым по службе имел соприкосновение и как раз в это самое посещение.
Подпоручик, Алексей Рагозин, выпуска 1903 года из Пажеского корпуса, был рыжий рыжий детина, почти саженного роста, по каковой причине был назначен младшим офицером в государеву роту и на погонах носил царские вензеля. Был он не слишком интеллектуален, не читал не только книг, но и газет, но зато был абсолютно незлобив, хохотать готов был по самомалейшему поводу, денег не считал, когда были, а уж выпить был не только не дурак, а прямо мудрец. Одним словом, душа человек и рубаха парень.
Дневной полковой наряд в мое время был такой. Кроме караулов вне полка, в 12 часов на «малый развод» выходили: дежурный по полку, капитан или штабс-капитан, помощник — подпоручик, дежурный фельдфебель, полковой караул и затем дежурные и дневальные от рот или команд. Дежурство по полку была повинность не тяжелая, особенно для дежурного. Помощнику еще вменялось в обязанность раза два в сутки проверить караул и обойти раз все казармы ночью, дежурный же мог целый день сиднем сидеть в Собраньи, переходя с кресла в читальной к столу в столовую и обратно. А так как «офицерский флигель», где жило большинство женатых офицеров, находился в «расположении полка» (казармы были на трех улицах, на Загородном, на Рузовской и на Звенигородской), то многие уходили к себе домой обедать и почти все уходили домой спать. Помощник дежурного обязан был спать в Собраньи, где рядом с «дежурной», позади имелась маленькая комната с двумя большими кожаными
Официального разрешения, конечно, не было и полагалось, что в этом деле господа офицеры руководствуются гарнизонным уставом, где дежурным разрешалось ночью «отдыхать лежа», но все всегда знали, от вел. кн. Владимира Александровича и ниже, что в войсках Петербургского гарнизона дежурные по полкам офицеры ночью спят в простынях, под одеялами, раздеваясь до рубашки. И никто никогда против такого порядка вещей голоса не подымал.
Но вот однажды поздней осенью на дежурство по полку заступили капитан А. С. Пронин и помощником Алексей Рагозин. Пронин, между прочим прекрасный служака, — на войне отлично командовал армейским полком, — вечером удалился в лоно семьи, в офицерский флигель, а Рагозин, хорошо поужинав и выпив, и совершив ночной обход казарм, как полагалось, разделся и лег спать.
На следующее утро часов в 8, вестовой из передней будит его и докладывает:
— Ваше Высокоблагородие, в передней генерал пришли и Вас спрашивают.
— Проводи его в читальню и скажи, что я сейчас приду.
Через минуту тот же вестовой, но уже несколько встревоженный появляется снова и говорит, что генерал желает видеть дежурного офицера немедленно.
— Предложи ему кофею и скажи, что я сейчас выйду, — сквозь сон сказал Рагозин и не спеша стал подыматься с дивана.
Еще через минуту в комнату просовывается голова вестового, а за ним появляется генерал-лейтенант с георгиевской ленточкой в петлице пальто.
— Я генерал-инспектор пехоты. Вы дежурный офицер?
— Так точно, Ваше Превосходительство, — отвечает Рагозин, стоя смирно, но об одном сапоге.
— Как Ваша фамилия?
— Подпоручик Рагозин, В. П-во.
Генерал круто повернулся и вышел.
Через день Рагозин сел на 15 суток под арест, постельное белье в Собрании куда-то исчезло, на диванах появились кожаные подушки, вместо пуховых, а дежурные по полкам Петербургского гарнизона, стали по ночам «отдыхать лежа», как им и полагалось по уставу.
Командир корпуса Васильчиков ушел в 1906 году и на место его был назначен Данилов, «герой» японской войны, сразу же произведенный в генерал-лейтенанты и получивший генерал-адъютантские аксельбанты.
Он был коренной офицер л. — гв. Егерского полка и в молодости был известен приверженностью к Бахусу и неряшливостью в одежде. Говорили, впрочем, что на японской войне он, действительно, выказал если не воинские таланты, то большую личную храбрость.
Данилов был небольшого роста, довольно плотный, с длинными свисающими усами и седоватой бородкой клином, человек порядочно за 50. Общим видом весьма напоминал престарелого пехотного «капиташу» одного из российских полков с глухой стоянкой. Ходил в развалочку и явно играл под «мужичка-простачка». Офицеры его звали «Данилкой» и никакого почтения к нему не питали.
Визитами нас высокое начальство не баловало, придерживаясь Петербургских обычаев, где явиться в дом без приглашения, «на огонек», считалось неприличным. Большие генералы приезжали в поле исключительно на смотры, на смотр стрельбы, на инспекторский и т. п. Смотры, как общее правило, сходили отлично, после чего начальство приглашалось в Собрание, зимой к завтраку, летом в лагерях к обеду. Завтраки и обеды, которые и так были хороши, увеличивались еще на одно блюдо, ставилась богатейшая горячая закуска и выкатывалось море вина. Одним словом: «побольше провизии для начальника дивизии». Высоких гостей считалось обязательным хорошенько подпоить. На такое дело генерал-адъютанта Данилова упрашивать долго не приходилось и несмотря на то, что в то время командиром и его соседом по столу был Шильдер, который по хилости здоровья пил один нарзан, каждый раз, что «Данилка» у нас появлялся, он преисправно нализывался.