Моя служба в Старой Гвардии 1905–1917
Шрифт:
— Вы с ним в переписке?
— Так точно.
— Вы его предупредили о необходимости иметь некоторую помощь из дому?
— Так точно, я ему написал.
— Благодарю Вас.
Я со вздохом облегчения опустился на свое место.
— Больше никто ничего об Ильине не знает?
Молчание.
— Ставлю на голосование вопрос о приеме в полк портупей-юнкера Азанчевского-Азанчеева и фельдфебеля Ильина. Кто согласен — прошу сидеть, не согласен — встать.
Все сидят.
— Приняты. Объявляю общее собрание закрытым.
Через минуту читальня опустела.
В начале августа, мы были еще в лагерях, явились новые офицеры. Явился и Ильин. И сразу всем чрезвычайно понравился. Был он, действительно, премилый и очень симпатичный юноша. В свои 19 лет он еще больше вытянулся
Больше всего привлекало в нем счастье, щенячий восторг, который выпирал отовсюду от сознания, что он, наконец, взрослый, офицер, да еще офицер Семеновского полка.
Вел он себя совершенно так, как было нужно. Скромно и подтянуто.
В ближайшую субботу за обедом состоялось для молодых офицеров «испытание вином». Оба выдержали отлично. Ильин, когда молодежь и некоторые старшие стали пить с ним «на ты», чуть не плакал от упоения.
Осенью, за недостатком казенных квартир в Офицерском флигеле, мы поселились с Ильиным вместе, в городе, в районе полка. А на следующий год, когда в полк вышел Митя Коновалов, приятель Ильина по училищу, мы все трое взяли большую квартиру на Рузовской, где у нас была столовая, гостинная и по комнате на каждого. Служили мы тогда все трое в Учебной команде. Завтракали всегда в Собраньи, но Коновалов и я обедали там редко. У него в Петербурге был дядя, министр торговли, и многочисленные кузины, у меня — родственники и знакомые, так что после занятий, часов около 5 вечера, мы с ним зачастую уезжали в город, и возвращались домой поздно, прямо спать.
Ильин из расположения полка почти никуда не отлучался. Родных у него в Петербурге не было. Знакомых, как мы ни старались, он себе не завел. Не танцевал. Был слишком громоздок и не весьма уклюж… С девицами и дамами краснел и конфузился. Вообще «салоны» были не его сфера. Даже на ежегодные обязательные визиты жене командира полка и полковым дамам, его нужно было тащить на аркане. Легко и свободно он чувствовал себя только в поле, в казарме и в Собраньи. Там он и торчал все свое свободное время, в обыкновенные дни от 12 до 2 и от 5 вечера до 11 ночи, а в воскресенье и в табельные дни от завтрака и до самых поздних часов.
Он был исключительно музыкален, хорошо пел всякие песенки и романсы и очень талантливо бренчал на рояле. Коновалов, который был серьезный пианист, и которого отличный «Шредер» стоял у нас в гостиной, глубоко презирал и, как он говорил, «кабацкий репертуар» Ильина и всю его манеру игры. Но большинству, особенно под веселую руку, нравилось…
Популярность Ильина к этому времени необычайно возросла. За исключением командира полка и старшего полковника, все поголовно офицеры были с ним «на ты». Все это вместе взятое, и щенячий вид, и телячий характер, и готовность всем услужить, сделали то, что не бывало случая, чтобы в Собраньи загуливала какая-нибудь компания и на почетном месте не восседал бы Ильин, он же «слон» или «слоненок», как его сразу же окрестили… И все равно капитаны или подпоручики, и по какому угодно предлогу — именины, ротный праздник, получение роты, производство, возвращение из отпуска, — все равно, раз на столе стоят бутылки, сейчас же зовут Ильина, благо он всегда под рукой… Одних застольных куплетов, где фигурировали «бокалов звон» и «слон», «вина», «слона» и «Ильина» было съимпровизировано до полдюжины.
Популярность, так иди иначе, всегда стоит дорого.
Отцовских 75 рублей в месяц Ильину стало определенно не хватать. В Собранье приходилось доплачивать и крупно. Уже на второй год службы юноша заболел острым и хроническим безденежьем. Кошелек, как предмет без надобности, по неделям оставался лежать в ящике ночного столика. На службу, как все мы, Ильин ходил пешком, не курил, завтрак и обед давало Собранье, а расходы по квартире, чай, сахар и даже прачку, нам с Митей Коноваловым вскоре пришлось
При таких условиях физически Ильин мог бы продолжать существовать довольно долго. Но длительное безденежье имеет неприятной свойство скверно отзываться на психике… Покорный этому закону, даже и он в конце концов стал терять свою жизнерадостность. Он все чаще и чаще мрачно сидел в углу и, по старой кадетской привычке, грыз ногти.
От времени до времени мы с Митей устраивали ему жестокую головомойку. Начиналось обыкновенно так:
— Слон, пойдем в театр…
— Не пойду, денег нет.
— Идем, мы тебя приветствуем…
— Я и так у вас кругом в долгу, да и оставьте вы меня, пожалуйста, в покое… Все мне надоело. И вообще я вижу, что бедный человек у нас служить не может.
— Да, если бедный человек на 50 рублей в месяц вылакивает шампанского, то, конечно, не может. Скажи, пожалуйста, почему ты ведешь себя таким ослом? Вот ты полюбуйся, Митя, что он вытворяет! В прошлую субботу после завтрака, заглянул в столовую. Сидит Н. М. Лялин, его брат Гвардейского Экипажа, еще один моряк, и наши: Цвецинский, Шелехов, Касаткин и Боба Пронин… На столе бутылок видимо-невидимо… И на почетном месте восседает наш красавец… Скажи на милость, зачем ты в такую компанию лезешь?.. И как ты туда попал?
— Я тоже проходил, меня позвали, налили вина, я сел…
— Ах, тебя позвали, тебе вина налили… Ну и выпей свое вино, извинись и уходи. Пойми, ты, что это все богатые люди… Что им выкинуть 15, 20 рублей на шампанское, то же, что тебе поехать на трамвае!
— Да это еще что, — вступает Коновалов — как-то недавно Назимов устраивал ужин своим «литературным друзьям»… Было 6 пиджаков, а в нашей форме хозяин Семен Назимов и… Николай Ильин! И, конечно, вино ставил… Ведь ставил? Да брось ты, наконец, свои ногти! Ставил, тебя спрашивают?
— Ну, ставил… Не могу же я пить на счет Назимова…
— Ну, конечно, душечка, не можешь… У капитана Назимова два дома в Петербурге, а у подпоручика Ильина две пары сапог…
Ильин мрачно молчит. Опять вступаю я:
— Все твое горе в том, что тебе непременно нужно лезть к людям, которые в десять раз богаче тебя…
— Зачем же тогда позволяют?
— Что позволяют?
— Да вот пить так в Собраньи?
— Ну, милый друг… Вот ты чего захотел… Собранье — клуб. И мы не кадеты, а взрослые люди. Кто хочет и может, пьет шампанское, другой пьет красное и водку, а третий вообще может ничего не пить, и никто его за это не осудит… Люди у нас служат с разными средствами. Среди солдат то же самое. Один получает из дому 3 рубля, другой рубль, а третий ни шпинта. Один пьет чай с баранками и с колбасой, а другой с казенным хлебом. А солдаты они одинаковые… И мы, офицеры, раз мы служим в одном полку и носим одну форму, тоже все одинаковы, и в строю и в Собраньи, совершенно независимо от того, кто сколько тратит и кто в какой «свет» ездит. Ты мне ответь вот на какой вопрос: заставляют тебя пить? Принуждают? Почему ты не подойдешь наедине к Цвецинскому или к Пронину и не скажешь им: «Вот ты, Максимилиан Адамович, или Борис Семеныч, звал меня тогда, а я уклонился… Ты понимаешь, я бы душой рад с вами посидеть, да не могу, денег нет…» Можешь быть уверен, что они за это будут тебя только уважать. Им просто, как богатым людям, часто в голову не приходит, особливо в веселом состоянии, что у другого может не быть денег… Да и скажи на милость, зачем ты непременно желаешь подражать Лялину и Назимову, а не берешь пример, скажем, с Феди Сиверса… Он полковой адъютант, все его любят и уважают… Когда бывают общие завтраки, обеды, ужины, и он с удовольствием сидит, и пьет, и гуляет, но чтобы Федя Сиверс, ни с того, ни с сего здорово живешь, сел бы в Собраньи хлестать шампанское… Никогда с ним этого не бывало. А денег у него, поверь, много больше, чем у тебя.