Моя судьба. История Любви
Шрифт:
— В поезде не разговаривай ни с кем, кроме полковника Крюзеля… и то, если он сам с тобой заговорит! — наставляла меня мама.
— Для того чтобы не заблудиться, возьмешь такси, прямо на Лионском вокзале! — посоветовал отец.
— Не потеряй пятьсот франков, которые дал тебе господин Коломб, — шепнула Матита. — Ты их надежно упрятала под лифчик?
— Позвонишь нам от Магали, как только доберешься до нее.
Магали Вио, молодая женщина из Куртезона, расположенного вблизи Авиньона, работала в Париже в рекламном агентстве. Ее мать была пианистка, и мама заранее предупредила ее о моем приезде; Магали обещала меня приютить в своей двухкомнатной квартире.
Ведь я ехала петь, и, как знать, быть может, со мной подпишут контракт. На перроне — поезд отходил в 13 часов 13 минут, что показалось мне счастливым предзнаменованием, — мама, Матита, Кристиана и все остальные плакали так горько, словно не надеялись меня никогда больше увидеть. Полковник поднял мой чемодан, чтобы положить его в сетку для багажа, и воскликнул:
— Господи, до чего же он легкий! У вас там внутри не густо!
— Если мне что понадобится, я куплю в Париже!
Я еще не думала, что мое имя будет венчать афишу, как выражается Азнавур, но мне уже казалось, что моя жизнь «развернется, как прекрасный веер». Папа поднялся в вагон и крепко, очень крепко обнял меня.
— Ты им там покажи в Париже, как поют у нас в Авиньоне!
— Господин Матье, вам придется приобрести для себя билет! — пошутил полковник.
Отец вихрем выскочил из вагона, и тут я увидела на перроне Мишеля. Он не решился подойти к нам… но пришел проводить меня вместе с Морисеттой и моими подружками с фабрики вместе со своими мамашами. Были тут Франсуаза Видаль и ее мать, которая меня так хорошо причесывала. Пришли даже приятели моих братьев. Из рук в руки передавали букет цветов, который, в конце концов, просунули мне в окно вагона.
У поезда оказался и репортер, освещавший наш «Турнир». «Ну как, сильно волнуетесь?» — спросил он. Поезд уже трогался, и я только успела ему крикнуть: «Честное слово, нет!»
Это была сущая правда. Будь у меня даже время, я бы ничего больше сказать не могла! В мечтах я уносилась навстречу великому счастью, мерный стук колес меня убаюкивал, а мелькавший за окном пейзаж приводил в восторг. Малыши, которые с детства ездят в поезде, так привыкают к этому, что, выросши, не испытывают ничего похожего на опьянение, овладевшее мной.
Итак, впервые в жизни я была одна, была свободна. Мне еще даже не исполнилось 19 лет.
Конечная станция. Париж. Полковник сказал мне: «До свидания, крошка Матье, и всяческой удачи!» — и тут же исчез, окруженный однополчанами. Я осталась одна, предоставленная самой себе, и присоединилась к очереди ожидавших такси на площади Лионского вокзала, который показался мне таким же огромным, как Папский дворец. Я не решалась оглядываться по сторонам, боясь привлечь к себе внимание. С непринужденным видом знатока я назвала таксисту адрес: «Улица Абукир» и с удивлением услышала в ответ: «А вы ведь нездешняя!»
Папа настойчиво советовал мне не разговаривать с незнакомыми людьми, но к шоферу такси это не могло относиться, и я спросила: «Как вы об этом догадались?» — «Это немудрено — по акценту!» — «Вы тоже говорите с акцентом!» — «Я? Ничего подобного! Я родился в Париже!»
Я не стала с ним спорить, вспомнив, что папа не велел мне ни с кем вступать в разговоры. Но меня не покидала мысль о том, что парижане — люди не слишком приветливые. И от этого мне стало не по себе. Я старалась
Не знаю, что на меня нашло, но за словом я в карман не полезла.
Коридор, тянувшийся от входа, показался мне мрачным. Я поднялась на четвертый этаж. Признаюсь, я немного трусила… К счастью, у Магали, которую я никогда не видала, оказалось очень славное лицо. Ей было 23 года, но мне почудилось, что разница в возрасте между нами гораздо больше. У нее уже была своя жизнь, своя работа и друзья, была у нее и собственная квартира, любимые книги и шкафы со всякой всячиной. А главное, она понимала, как надо жить в Париже, была для этого достаточно вооружена! А у меня — всего лишь голос и громоздкий чемодан, в котором сиротливо лежали платье, бюстгальтер, трусики да зубная щетка.
Следующий день был воскресным, и я, естественно, захотела пойти послушать мессу. Ближайшая церковь, Нотр-Дам-де-Виктуар, находилась сразу за перекрестком, там начиналась улочка, служившая продолжением улицы Абукир; ее название — улица Май — напомнило мне о Юге, она упиралась в небольшую площадь, которых так много в провинции; почти всю эту площадь занимала большая церковь, а прямо напротив прилепилась булочная-кондитерская, куда, совсем как у нас в Авиньоне, можно было зайти после мессы за сдобной булочкой.
Внутри храма я так и застыла, разинув рот. Слева от нефа тянулась небольшая галерея, увешанная дарами прихожан. Я никогда не видела такого количества приношений. можно было подумать, что у парижан еще больше трудностей, чем у нас! Сколько благодарственных надписей за исцеление, за услышанную мольбу и просто слов признательности, обращенных к Деве Марии! Неподалеку от алтаря я увидела статую моей любимицы — святой Риты. У меня были при себе деньги для того, чтобы доехать на такси до концертного зала… но я рискнула выкроить небольшую сумму, чтобы приобрести восковую свечу. Я с волнением зажгла ее. Ничего не поделаешь: придется отказаться от парижской сдобной булочки.
В нашем доме мы так привыкли смотреть «Теле-Диманш», что ее ведущий Роже Ланзак стал казаться нам членом семьи. Иногда мы говорили: «Смотри-ка, у него усталый вид.» В другой раз, напротив, радовались: «Ну, сегодня он выглядит просто великолепно!» Мы замечали все: мешки у него под глазами, то, как звучит его голос, хорошо ли сидит костюм, какой на нем галстук. А потому я без тени боязни подошла к нему и совершенно естественным тоном сказала:
— Добрый день, господин Ланзак! — Я — Мирей Матье из Авиньона.