Моя тайная война. Воспоминания советского разведчика
Шрифт:
Моя семья, друзья
Ким сразу и безоговорочно принял мою семью. И это было не просто данью уважения ко мне. Он искренне привязался к моим родным, чьи проблемы принимал близко к сердцу. Ким очень любил и почитал мою маму:
— Мне бы стоило жениться на тебе хотя бы ради такой тещи, — говорил он и называл ее «мама», хотя она была на десять дней моложе его.
Моя мама прожила трудную, типичную для людей ее поколения жизнь. Она помнила революцию и войну, репрессии и бомбежки, разруху и голод. Ким восхищался мужеством и
— Это они выиграли войну!
Он не мог спокойно пройти мимо, чтобы кому-нибудь не помочь — перевести через дорогу, донести сумку, проводить до дому. Его раздражали бравурные речи и лозунги.
— Наша прекрасная молодежь! — передразнивал он и возмущался: — Почему никто не говорит о стариках, об их бедственном положении? Вот кому надо помогать!
Что бы он сказал теперь, увидев толпы нищих?!
Однажды Киму принесли небольшой гонорар. Он не хотел брать эти деньги и просил передать их в фонд вдов. Ему ответили, что у нас не существует благотворительных организаций, и напомнили о вполне конкретной вдове — его теще. Ким успокоился, подарив ей свой гонорар. (Такие слова, как «милосердие», «благотворительность», уже затертые сегодня, в те времена вовсе не употреблялись, считались унизительными для советского человека.)
Бывая у нас, мама непрерывно хлопотала по хозяйству. Ким не мог к этому привыкнуть и с беспокойством спрашивал:
— Почему мама никогда не отдыхает?
Он также возмущался, что она неправильно питается, по русской привычке злоупотребляя хлебом в ущерб более полезным продуктам, и сам составил для нее дневной рацион. Перевоспитать маму ему так и не удалось. Зато Ким сумел приучить ее к шампанскому. Более того, однажды попробовав коктейль «шампань», она сама напоминала: «С коньячком, пожалуйста!» В час вечернего «дринка» Ким не забывал занести маме в комнату рюмочку коньяка или ликера.
С такой же теплотой Ким относился и к моему брату. Костя, мастер на все руки, всегда приходил к нам на выручку — как слесарь, электрик или плотник и вообще помощник в любом деле. Ким называл его «скорая помощь».
Через несколько месяцев после нашей свадьбы Костя познакомил нас со своей невестой Наташей. Мы встретили их шампанским, к которому Наташа не притронулась. Она так стеснялась, что ни разу не улыбнулась, не произнесла ни единого слова, как мы ни старались ее разговорить. Они вскоре поженились. Наташа постепенно освоилась с нами и даже полюбила шампанское.
Когда у них родился сын Сережа, Ким в течение трех лет выплачивал Наташе ежемесячное пособие в размере ее зарплаты, чтобы она могла оставаться дома с ребенком. Он также постоянно помогал маме, доплачивая к ее мизерной зарплате, а затем и к пенсии.
Ким заботливо относился ко всем членам моей семьи и не считал зазорным похлопотать ради Сережи о путевке в летний пионерлагерь для детей сотрудников КГБ, хотя не любил обременять своих коллег личными проблемами.
Первые московские впечатления
Обычно Ким предпочитал
Вместе с тем в Киме была выделявшая его в толпе какая-то притягательная сила. С ним любили поговорить старушки и заигрывали дети. Его часто одолевали на улице вопросом: «Как пройти?..» Не зная русского языка, он выучил наиболее короткий ответ: «Туда» — и указывал направление. Москву Ким изучил досконально. Однако, когда он научился говорить по-русски и был в состоянии подробно объяснить вопрошающим, куда идти, его стали слушать с недоверием и обычно следовали в противоположном направлении.
Его постоянно предупреждали об опасности, о возможности покушения на его жизнь и советовали не выходить из дома. Как-то раз он все-таки рискнул посетить парикмахерскую. Она была совсем рядом, за углом. В зале ожидания сидели двое. Ким присел рядом. Открылась дверь, и вошедший что-то громко сказал. Сидящие посмотрели на Кима. Через некоторое время вошел другой и прокричал нечто непонятное. И снова все уставились на Кима. Ему стало не по себе. Сделав вид, что торопится, он озабоченно посмотрел на часы и выбежал из парикмахерской. А они всего лишь хотели узнать, кто последний.
Вскоре по приезде в Москву Ким стал обустраивать свой быт. Ему было нелегко обставить квартиру по своему вкусу. Прежде всего мебель, как и многое другое, была дефицитом, к тому же он не выносил полированные гарнитуры, которые тогда были в моде. Зато на мебельном комбинате в Лихоборах под Москвой делали вещи на любой вкус. Там Ким заказал по своим чертежам несколько секций с книжными полками и ящиками, комод для белья, журнальный стол, две тумбочки и тахту. Вскоре ему посчастливилось купить мягкую мебель, и надобность в тахте отпала.
Через несколько дней после оформления заказа Ким снова поехал на фабрику, чтобы отказаться от тахты. Там еще и не думали приступать к работе, но сказали, что не могут изменить заказ без уважительной причины. Простое и правдивое объяснение не устраивало приемщицу, и это поставило Кима в тупик. Он не мог найти другого ответа на это «почему», пока не вспомнил, что глупый вопрос предполагает аналогичный ответ, и сказал:
— Потому что мой папа умер, — и с удивлением увидел, как приемщица аккуратно вписала в графу эту фразу. То, что папы не было в живых уже пять лет, не имело значения.
В Москве Ким жил под вымышленным именем. В его советском паспорте было записано: «Федоров Андрей Федорович», а настоящее имя удостоверял другой документ — вид на жительство в СССР.
Трудно сказать, чем руководствовались те, кто выбрал фамилию Федоров. Наверное, тем, что она заурядная и не привлечет к себе внимания. Но стоило Киму впервые произнести ее вслух, как это вызвало настоящий фурор.
Так случилось, что у него разболелся зуб и пришлось идти к стоматологу.
— Ваша фамилия? — спросила врач.